Гея (1988)

Спазма сжимает горло Джима.

Платформа в облаке пара у подножия столба. Мелькнул серо-голубой скафандр. Глухой удар.

Джим закрывает обожженные глаза.

Вдруг — мысль о людях. О тех, что на катере. Джим вскакивает и бежит, задыхаясь, к краю плота.

Перегнувшись через поручни, он беззвучно открывает и закрывает рот, крика не получается, не отдышаться.

Японцы-матросы на катере замечают его. Смотрят, задрав головы.

— Все вниз! — вырывается, наконец, у Джима. — Под палубу! Задраить люк! Закрыть шлемы! Лицом вниз!

Забегали там, внизу.

Джим рывком отваливает крышку палубного люка. Замычав от пронзительной боли в руке, прыгает в люк. Тьма и духота.

Он захлопывает крышку.

И тут плот содрогнулся. Протяжный-протяжный, басовитый, далекий, доносится гул взрыва.

38

Приспущены флаги на судах флотилии.

Салон «Фукуока-мару» залит ярким электрическим светом. Здесь собрались все знакомые нам герои этого повествования.

Нет только Уилла и Нормы Хемптон. Должно быть, они сидят в своей каюте.

Нет Джима Паркинсона. Когда полыхнуло в небе и прогрохотал взрыв, к плоту направилось посыльное судно с инженерами-атомщиками и командой добровольцев на борту. Они нашли в крохотной каютке катера трех испуганных японских матросов, которые знали лишь то, что перед взрывом наверху появился человек в скафандре и крикнул им слова предостережения. Добровольцы в защитных костюмах поднялись наверх и обшарили всю палубу плота. Счетчики Гейгера, подвешенные к их скафандрам, показывали не такой уж сильный уровень радиации. Они искали несколько часов и уже отчаялись найти Кравцова и Паркинсона, как вдруг доброволец Чулков, откинув крышку одного из палубных люков и посветив фонариком, увидел человека в скафандре. Паркинсон лежал в глубоком обмороке. Он очнулся на обратном пути, в каюте посыльного судна, но не сказал ни слова, и глаза его были безумны. Только в лазарете на «Фукуока-мару» Джим немного оправился от потрясения и припомнил, что произошло. И тогда поиски Кравцова были прекращены. Переломленную руку Джима уложили в гипс.

Нет Александра Кравцова…

Тихо в салоне. Время от времени стюард приносит на черном лакированном подносе кипы радиограмм и кладет их на стол перед Морозовым и Токунагой. Поздравления сыплются со всех континентов. Поздравления — и соболезнования. Морозов просматривает радиограммы, некоторые вполголоса читает. Японский академик сидит неподвижно в кресле, прикрыв ладонью глаза. Сегодня у него особенно болезненный вид.

Дверь распахивается со звоном. На пороге стоит Уильям Макферсон. Сорочка у него расстегнута на груди, пиджак небрежно накинут на плечи. Нижняя челюсть упрямо и вызывающе выдвинута.

— Хелло, — говорит он, обведя салон недобрым взглядом, голос его звучит громче, чем следует. — Добрый вечер, господа!

Он направляется к столу, за которым сидят руководители операции. Он упирается руками в стол и говорит Токунаге, обдавая его запахом рома:

— Как поживаете, сэр?

Японец медленно поднимает голову. Лицо у него усталое, изжелта-бледное, в густой сетке морщин.

— Что вам угодно? — голос у Токунаги тоже больной.

— Мне угодно… Мне угодно спросить вас… Какого дьявола вы отправили на смерть этого юношу?!

Мгновение мертвой тишины.

— Как вы смеете, господин Макферсон! — Морозов гневно выпрямляется в кресле. — Как смеете вы…

— Молчите! — рычит Уилл. Взмахом руки он сбрасывает со стола бланки радиограмм. Запереть его, на ключ запереть надо было…

— Успокойтесь, Макферсон! Возьмите себя в руки и немедленно попросите извинения у академика Токунаги…

Токунага трогает Морозова за рукав.

— Не надо, — говорит он высоким голосом. — Господин Макферсон прав. Я не должен был соглашаться. Я должен был пойти сам, потому что… Потому что мне все равно…

Голос его никнет. Он снова закрывает глаза ладонью.

В салон врывается Норма Хемптон.

— Уилл! Боже мой, что с тобой делается… — Она отдирает руки Уилла от стола и ведет его к двери. — Ты просто сошел с ума. Ты просто хочешь себя погубить… — У двери Уилл припадает к косяку, от звериного стона содрогается его спина. Норма растерянно стоит рядом, гладит его по плечу.

Али-Овсад подходит к Уиллу.

— Не надо плакать, инглиз, — произносит он с силой. — Ты не девочка, ты мужчина. Кравцов был мне друг. Нам всем был друг.

Он и Норма берут Уилла под руки и уводят. И снова тихо в салоне.

От резкого телефонного зуммера Токунага нервно вздрагивает. Морозов берет трубку, слушает.

— Связь с Москвой, — говорит он, поднимаясь.

Токунага тоже встает и выходит вместе с Морозовым из салона. В радиорубке их встречает Оловянников.

— Она у нас, в редакции «Известий», — тихо говорит он и передает Морозову трубку.

— Марина Сергеевна? Говорит Морозов. Вы слышите меня?.. Марина Сергеевна, я знаю, что слова утешения бессмысленны, но позвольте мне, старику, сказать вам, что я горжусь вашим мужем…

* * *

Вот и все.