Гейнрих фон Офтердинген

Ей взлелеянного сада.

Даже камень, весь склоненный,

Опьяненный,

К Матери припал, рыдая.

Если в камнях - благочестье,

Людям ли не плакать вместе,

Кровь за Деву отдавая?

Угнетенные, столпитесь

И склонитесь

Здесь в неутомимом хоре.

Здесь от жалоб все отвыкнут,

Все счастливые воскликнут:

Некогда мы знали горе!

Стены каменные встанут,

Ввысь воспрянут.

Пусть в долинах вопль молений

В трудное и злое время:

Сердцу сладко это бремя,

Вверх на светлые ступени!

Матерь Божья, лик любимый!

Я, гонимый,

Удаляюсь в озаренье.

Вечной кротости внимаю.

Ты - Матильда! Знаю, знаю,

О тебе мое томленье.

Не спрошу я, нечестивый,

Но призыву

Пламенному вечно внемлю.

Грезя о твоей отчизне,

В тысячах волшебных жизней

Я прославлю эту землю.

Чудеса времен застывших

И небывших

Вас навеки я взлелеял.

Славься, храм мой незабвенный,

Где поток лучей священный

Грезы горькие развеял".

Занятый пением, он ни на что не обращал внимания, когда же оглянулся, то увидел, что около него, подле утеса, стояла молодая девушка. Она ласково приветствовала его, как старого знакомого, и пригласила его пойти с нею в ее дом, где она уже приготовила ему ужин. Он нежно заключил ее в свои объятия. Все в ее существе было ему мило. Она просила его подождать несколько мгновений, стала под дерево, с невыразимой улыбкой взглянула наверх и высыпала из передника множество роз на траву. Затем она тихо стала на колени подле них, но тотчас же поднялась и увела странника.

- Кто сказал тебе обо мне? - спросил странник.

- Наша мать.

- Кто твоя мать?

- Матерь Божия.

- С которых пор ты здесь?

- С тех пор, как вышла из гроба.

- Разве ты уже раз умерла?

- А то как бы я теперь жила?

- Ты здесь живешь совсем одна?

- В моем доме живет старик, но я знаю еще много других, которые жили.

- Тебе хочется остаться у меня?

- Я ведь тебя люблю.

- Откуда ты меня знаешь?

- С давнего времени. И о тебе рассказывала моя прежняя мать.

- У тебя еще есть мать?

- Да, но она все та же.

- Как ее звали?

- Мария.

- Кто был твой отец?

- Граф Гогенцолерн.

- Я его тоже знаю.

- Конечно, знаешь; ведь он и твой отец.

- Мой отец в Эйзенахе.

- У тебя есть еще другие родители.

- Куда же мы идем?

- Всякий путь ведет домой.

Они вышли на открытое просторное место в лесу, где стояло несколько развалившихся башен за глубокими рвами. Юный кустарник вился вокруг старых стен, как юношеский венок вкруг серебристых волос старца. Тому, кто глядел на серые камни, на молниеобразные трещины и на очертания страшных, высоких фигур, открывалась безмерность времен, и продолжительнейшие периоды истории казались сосредоточенными на пространстве мгновений. Так небо являет безграничные области облеченными в глубокую синеву и окутывает дальние полчища своих тяжелых, огромных облаков молочным блеском, невинным, как щеки младенца. Они вошли в старые ворота, и странник немало удивился, когда очутился среди редких растений и увидел скрытый среди развалин очаровательный сад. Позади был маленький каменный домик новой архитектуры, с большими светлыми окнами. Там стоял старый человек за широколиственными кустами и привязывал слабые ветви к палочкам. Спутница странника подвела его к старику и сказала:

- Вот Гейнрих, о котором ты так часто меня спрашивал.

Когда старик обернулся к нему, Гейнриху показалось, что перед ним стоит рудокоп.

- Это врач Сильвестр, - сказала девушка. Сильвестр обрадовался Гейнриху и сказал:

- Много времени прошло с тех пор, как меня посетил твой отец таким же молодым, как ты теперь. Я тогда познакомил его с сокровищами минувшего, с драгоценным наследием слишком рано угасшего мира. Я увидел в нем задатки большого скульптурного дарования. У него были глава, преисполненные радости, истинно творческие глаза. Лицо его выражало внутреннюю твердость и упорное рвение. Но непосредственная действительность пустила слишком глубокие корни в нем. Он не слушался зова своей истинной природы; хмурая суровость неба его родины убила в нем нежные ростки благороднейшего растения. Он сделался искусным ремесленником, и его воодушевление превратилось в безрассудство.

- Я действительно часто с грустью замечал в нем скрытое недовольство, сказал Гейнрих. - Он работает без устали по привычке, но без внутреннего желания. Ему точно чего-то недостает, чего ему не может заменить мирная тишина его жизни, удобства его обеспеченности, радостное сознание того, что его уважают и любят его сограждане и что к нему обращаются за советами во всех городских делах. Его знакомые считают его очень счастливым человеком; но они не знают, до чего он пресыщен жизнью и каким пустым иногда кажется мир, как страстно ему хочется покинуть его; не знают они также и того, что он так прилежно работает не из стяжательства, а только для того, чтобы рассеять это настроение.