Гейша

Я вышел из здания цеха на свежий воздух, чтобы не мешать работе фотографа и трех экспертов. Какие такие дела могли занести папашу Бирюкова в это чертово место? Каким бандитам он успел перейти дорогу за недолгие дни своего пребывания в Москве? И как нелепо он погиб – за два шага до настоящей свободы…

Возле бочкообразного здания цеха имелось заросшее камышом и ряской озерцо. Стоя на берегу и покуривая сигарету, я и представления не имел, что в паре метров от меня, на дне озера, в черных полиэтиленовых мешках покоятся трупы брата и сына покойного заместителя председателя Спецстроя Сурена Осепьяна.

– Пожалуй, мне тут уже делать нечего, – сказал я, увидев во дворе Грязнова. – Вячеслав Иванович, ваши ребята, – я показал на «газон», – не подкинут меня до больницы? Там моя машина осталась.

– Садись к ним. Мы все равно мимо поедем.

– Если будет что-то интересное… Ничего, если я вам позвоню?

– Звони, конечно, поделимся информацией. И ты не пропадай.

– А что вам рассказал родственник Бирюкова, который на опознание приезжал, когда Бирюков пропал?

– Пять дней назад, во вторник двадцать шестого, ушел во второй половине дня, вроде бы у него была назначена встреча с кем-то в городе, но с кем, он то ли не знает, то ли не хочет говорить. Вообще, у меня такое впечатление, что этот его шурин недоговаривает чего-то. То ли боится, то ли скрывает. Но я же вижу, крутит что-то человек.

– А давно Бирюков был в Москве?

– Недавно, вот у меня тут записано: приехал двадцать четвертого, пропал двадцать шестого. Еще сказал, что в поезде папашу твоей знакомой кто-то обчистил, все документы его тю-тю.

– А чем Бирюков эти два дня в Москве занимался?

– Так вот я и говорю, что родственник его крутит, не говорит. Искал, мол, знакомых своей дочки, а больше я ничего не знаю, покойный, дескать, мне ничего не рассказывал.

– Как вы думаете, а если мне с ним поговорить? – предложил я.

Грязнов на меня уставился, словно я только что на свет народился у него на глазах.

– Вроде я человек не совсем для них посторонний, – развивал я свою мысль, – и в то же время я вроде бы на их стороне, адвокат все-таки. Представлюсь, скажу, что защищаю дочку покойного Бирюкова, то есть их родственницу, рад познакомиться с ее семьей, то да се. Может, мне они больше расскажут?

– А мы, значит, не на их стороне? – хмыкнул Грязнов.

– Так я же с их точки зрения…

– Ладно, господин адвокат, попробуй, только лишнего им сам не наболтай. Вы, адвокаты, поговорить любите.

– Тем и кормимся, – с фальшивой скромностью развел я руками.

Семья покойного Бирюкова пошла со мной на контакт охотно. В этом не было ничего удивительного. Если бы я первым не дал о себе знать, то, скорее всего, через несколько дней мать Лены Бирюковой сама бы меня отыскала.

С детства не люблю я ни свадеб, ни похорон, ни своих, ни тем паче чужих. И в том, и в другом случае вечно мелькают перед глазами заплаканные женские лица и толком невозможно ни с кем разговаривать, потому что едва присядешь, как твоя собеседница уже вскакивает и со словами: «Ой, я про холодец забыла!» – пропадает на полчаса.

Только отыщешь ее, только снова привлечешь к себе внимание, как новая мысль напрочь заслоняет все кругом: «Ой, на столе хлеба мало! Надо нарезать».

И такая круговерть целый день, и некогда людям сесть и сосредоточиться ни на своем горе, ни на своей радости. А потом сваливают все на национальный характер.

Вдова Бирюкова приехала в Москву за телом покойного супруга на один день и остановилась на квартире у своего брата. По телефону я наврал, будто хочу с ней встретиться, но на самом деле мне был нужен ее брат, единственный возможный свидетель похождений Бирюкова в Москве в последние дни жизни. Мать Лены тоже хотела со мной встретиться и очень переживала из-за того, что не успевает заехать ко мне на работу. Я убедил ее, что мне абсолютно ничего не стоит самому приехать.

Мне открыла дверь пожилая женщина с опухшим от слез лицом, в черной кружевной косынке на голове и в темном платье.

– Вы Юрий Петрович? – спросила она, глядя на меня изумленными глазами. – Такой молодой?

Она не смогла скрыть своего разочарования, но вовремя опомнилась.

– Ой, что это я говорю. Проходите, пожалуйста. Не разувайтесь, ради бога, не разувайтесь, у нас пол не мыт, – испуганно замахала она руками в прихожей, словно пол в их квартире был посыпан толченым стеклом. – Ничего, если мы с вами в детской поговорим? – шепотом сказала она, провожая меня в комнату.

В квартире из-за занавешенных окон и зеркал стояла невыносимая духота. Я заметил сквозь приоткрытую стеклянную дверь зала новенький гроб, стоящий на составленных кухонных табуретках. Гроб был из самых недорогих, обитый красным шелком с черными траурными рюшами.

Увидев весь этот антураж, я понял, что с призрачными мыслями о том, что родственники внесут хоть какой-то гонорар за защиту Лены, придется расстаться.

– Брат пошел машину доставать, – объяснила Бирюкова. – Надо же мужа домой везти хоронить. Ой, горе, ой, горе! – тихо всхлипнула она, прижимая к сухим глазам мятый носовой платок.