Gelato… Со вкусом шоколада

Долбаный приход… Голова кружится, а руки дергаются, изображая старческий хорейный ряд, я бегаю глазами с расширенными от ужаса зрачками, рассматривая свое лицо в запотевшем зеркале почти в мой рост. Меня воротит и тошнит, а тело судорогой перебирает, вся кожа липнет и, как рыбья чешуя, блестит, покрываясь крупными каплями пота, играющими всеми цветами радуги под ярким светом софитов в ванной комнате. Странно, блядь! Я только что из душа, а такое впечатление, что стометровку отмахал. Поднимаю руку и принюхиваюсь к запаху подмышки. Нет, чист и свеж, а отражение в зеркале — обманка. Я галлюцинирую и хитрости воображения ловлю. Чертовы препараты, которые я принимаю от недуга, который больше месяца лечу. Поднимаю блистер, подношу себе под нос, переворачиваю лекарственным составом и, прищурившись, вычитываю названия составляющих, которыми себя травлю. Господи, вряд ли я долго эту пакость выдержу. Побочками питаюсь, но стойко курс прохожу. Снимаю махровое полотенце, которым нижнюю часть своего тела после душа предусмотрительно прикрыл.

«Чего не спишь?» — к члену молчаливо обращаюсь. Похоже, «мальчик» слышит — раскачивается на весу, вращая крайней плотью, словно ввинчиваясь в виртуальную теплую дыру. — «Тшш! Сейчас оденемся и пойдем баиньки. Погладим Тоньке спинку, чтобы она нас в нехорошем не заподозрила и по миру надуманную ее воображением херню не разнесла, и сразу успокоимся. Будем спать… Ты как?».

Надеваю футболку и свободные домашние штаны, пальцами прочесываю волосы, обхватив подбородок, глажу кожу и прощупываю пробивающуюся щетину:

«Побриться или не надо? Вечером — для любимой женщины, а утром — для начальника. А в каком та дама статусе для меня?».

Останавливаюсь на первом действии, но только потому, что как минимум неугомонная неваляшка еще минут пятнадцать без меня в кровати поковыряется, а там глядишь, и в царство сонного Морфея отойдет, а я завтрашнее выходное утро для себя освобожу, что тоже несомненный плюс и лишний часик в теплой кроватке хоть и под ее бочком!

Растаскиваю по скулам пену, хлопками распределяю по всем участкам своей рожи, а потом, взяв в руки бритву и раздув щеку языком, с нажимом провожу по натянувшейся коже:

«Охренеть, как хорошо!».

Провозившись больше, чем тридцать обещанных Смирновой минут, выползаю наконец из ванной. Шаркаю, заплетая стопами свои шаги, словно модельно дефилирую, попутно выключаю свет и в общем проверяю обстановку. Все на своих местах, кругом тишина, спокойствие, уют, а на кровати спит коза, которая, по всей видимости, меня не дождалась. Вот и славно, на это и был заточен мой длительный марафон уборки кухни и омовения натруженного за целый день тела.

Рассматриваю груду постельного белья, которое мне сейчас придется штурмом брать. Смирнова повернулась на бок и в молитвенном «броске» подложила себе под щеки маленькие ладони. Пальцы, как у ребенка, без маникюра и длинных заточенных оселком ногтей. Дожился, «Велихов»! Спишь с девчонкой, у которой в школе сиське проверял, прижавшись своей грудью на какой-нибудь перемене. Уже тогда Тузика на слабо брал. В памяти сейчас всплывает случай, как Антония с гордо выставленным подбородком и отставленной в каком-то странном, словно просящем жесте, рукой с зажатыми между большим и указательным пальцем двадцатью рублями, направлялась утиной ковыляющей походкой — виляла жопой очень неумело, старалась, видимо, кого-то покорить — в школьную столовку, чтобы сдобную булочку себе на перекус купить. Я подкараулил девку в темном коридоре и, толкнув плечом, развернул к себе лицом и телом бешеную к стене спиной прижал. Она не поняла, кто это был. Пищала мышью и умоляюще просила, чтобы не трогал ее деньги, потом звала свою подругу, которая нравилась моему другу. Но никто тщедушной не пришел на помощь — время-место было выбрано заранее, а план нападения продуман и в реальность осуществлен почти профессионалом. Так вот, пока Ния мычала и умоляла, я запустил руку ей под юбку, нащупал край трусов, плотно облегающий ее худые ножки и, оттянув эластичный материл больно шлепнул тканью по детской ляжке. Смирнова пискнула, а потом заверещала:

«Я все папе расскажу!».

Подействовало, словно открестило. Я шарахнулся от истеричной в сторону и убрался с поля ее видимости и маршрута передвижения, но все-таки из-за угла следил, как сучка поправила свое форменное короткое платье, запустив в задницу пальцы, вытащила забившиеся в щелочку трусы и, всхлипывая, поковыляла с тем же выражением лица к раздаточному окну в столовке.