Гелиополь

В некотором отношении они превосходили даже сами творения, подобно тому как идея всегда остается незавершенной при ее осуществлении. Так и этот роман никогда не был доведен до совершенства. Однако даже по фрагментам видна была мощная хватка орла, вылетевшего из гнезда Глейма — его «духовного» отца. Распри враждующих домов Орсини и Колонны в Риме времен папы Александра VI составили исторический фон. То была уже зрелая концепция свободной одухотворенной личности великой темы Гобино и Стендаля, Буркхардтов, Ницше и многих других. Аура трагического исхода струила свой свет сквозь строки, в которых стояло:

«Я никогда не вернусь. Меня прибило к другим берегам, брат, и я должен расчистить себе здесь место, убрать с дороги всемогущую чернь или скинуть ее в бездну. Мне надо трудиться, игра окончена. Ты еще пока подремли, но скоро и для тебя наступит день. На следующей неделе я еду в Рим, потом Борджиа, Флоренция».

Наполеону было тогда двенадцать, и Мирабо уже совершил свои первые безрассудные выходки. Время еще сверяли по золотым часам Версаля, они еще играли, отбивая каждый час, но уже был написан «Гёц фон Берлихинген» и громко заявил о себе «Штурм унд дранг». Но сумела ли эпоха прочувствовать то решение, о котором возвестило самоубийство Вертера? Такие умы, как Фернкорн, следовали по его стопам. Без сомнения, французы яснее восприняли тогда великий перелом, но немцы глубже — новый человек явился как обещание, но не был целью для них. Затем шли вычеркивания, правка поверх текста, который опять был восстановлен в прежнем виде.

Вот здесь, например, сначала стояло «порозовевшие гроздья винограда», а потом — «розовеющие». А здесь: «Я чувствовал жизненное тепло, и оно проникало в меня, как жар и пламя» было заменено потом на «удар грома и молнии».

Он опять сложил листы и убрал их в футляр. Поиск точного слова высшее искусство для автора, как попадание в цель для стрелка из лука. В самую сердцевину, правда, никогда не удается попасть — она прячется в сфере идеального, неподвластного воздействию внешних сил. Однако порядок расположения пущенных стрел указывал на отношение автора к невидимой цели. При любых ситуациях неизменным в его профессии оставалось: поразить цель, выразить словами то, что неподвластно выражению, звуками — гармонию, что слышат небеса, увековечить в мраморе высший полет духа, запечатлеть красками его неземной свет. Самое большее, чего может достичь художник, это ясность задачи и ее понимание. Поэтому то, что делал Хайнзе, было сейчас среди хаоса разрушения нужнее, чем когда-либо.

Луций поставил книгу, еще раз осмотрев переплет, на полку. Кто знает, может, и ей уготовано вспыхнуть вскоре огнем в этом городе, в котором враждующие властители жили друг подле друга, как в старых башнях Флоренции. Примечательным стало теперь и само отношение к тому, чем владеешь: нужно было уметь вовремя оторваться от всего сердцем, чтобы не переживать так сильно утрату. Однако это означало и новый виток в сознании. Стало понятным, что в вещах может принадлежать только то, чего нельзя потерять или разрушить в них. Так, например, тело воспринималось теперь всего лишь как взятая напрокат материальная оболочка для собственного мира чувств. И именно поэтому постоянная угроза жизни пробуждала новое отношение к ней.

Он подумал о Будур Пери и о том сильном впечатлении, которое она произвела на него. В ее слабости была заключена некая сила, но совсем иного рода, чем та, что встречалась ему на каждом шагу. Это была сила ребенка, она взывала к проявлению заботы о ней, к оказанию защиты. Неопределенность и смута придавали встречам более глубокий смысл, чем это было бы в спокойные, упорядоченные времена; люди встречались словно на кораблях, обшивка которых лопнула. В таких случаях не время думать о мелочах, приходится рисковать многим, и в том числе тем, что было важно раньше, когда под ногами была твердая почва.

Я буду здесь иногда думать о ней, решил он мысленно про себя.

* * *

Он опять вышел на лоджию. Дома и дворцы еще хранили безмолвие, залитые утренним светом. На Корсо, Allee des Flamboyants, широком проспекте Регента листва сияла такой зеленью, что это уже едва ли можно было назвать просто цветом. Тучи голубей кружили над крышами в розовом оперении, окрашенном лучами еще невидимого солнца. Обычно в эти часы были видны алые прямоугольные паруса рыбачьих лодок, возвращающихся с ночного лова; сегодня, в воскресенье, их не было. Зато уже появились острокрылые, туго натянутые паруса яхт. Послышались и первые шаги во Дворце.

Луций все еще чувствовал себя полным энергии. Бодрствование вливало в него на исходе ночи живительные силы, он был как стрела, стремительно пущенная с туго натянутого лука, — летит себе легко, пока не коснется земли. Усталость нападала на него только после полудня, но тогда уже властно и неодолимо.