Ген Атлантиды

9 августа 1917 года

Домой я прихожу уже поздно и застаю Хелену за кухонным столиком. Поставив локти на стол, она сжимает лицо обеими ладонями, словно стоит ей убрать руки, и оно рухнет не землю. Слез нет, но глаза у нее покраснели, будто она уже выплакалась и больше не может. Она выглядит точь-в-точь как женщины, которых я видел покидающими госпиталь в сопровождении двух санитаров с носилками, накрытыми белой простыней.

У Хелены трое братьев – двое служат, а один еще слишком юн для призыва, но, может, он только что записался волонтером. Это первое, что приходит мне в голову: сколько братьев у нее сейчас осталось?

Услышав хлопок двери, она подскакивает и смотрит на меня безумным взором.

– Что стряслось? – спрашиваю я.

Она обнимает меня.

– Я думала, вы это сделали – приняли эту работу или ушли навсегда.

Я обнимаю ее за плечи, и Хелена прячет лицо у меня на груди. Когда рыдания утихают, она поднимает на меня свои большие карие глаза, вопрошающие о чем-то, но расшифровать их вопрос я не в силах. Я целую ее в уста. Это голодный, отчаянный поцелуй – будто зверь впивается в добычу, за которой охотился весь день, пытаясь поддержать свои силы, впитывая жизненные соки, без которых ему погибель. Она такая хрупкая в моих объятьях, я тяну пальцы к ее блузке, нащупывая пуговицы, но она бьет меня по руке и делает шаг назад.

– Патрик, я не могу. Я еще… старомодна, во многих отношениях.

– Я могу подождать.

– Дело не в этом. Тут… ну… я бы хотела, чтобы вы познакомились с моим отцом. Со всей моей семьей.

– Я бы тоже очень этого хотел – познакомиться с ним, со всеми ними.

– Хорошо. До следующей недели я свободна от госпиталя. Я позвоню ему утром. Если это их устроит, мы можем отправиться дневным поездом.

– Давайте перенесем это на послезавтра. Мне нужно… Мне нужно кое-что получить.

– Очень хорошо.

– И еще одно, – я мучительно подыскиваю слова. Мне нужна работа, жалованье хотя бы за пару-тройку недель, и тогда у меня все устроено. – Насчет работы… я вообще-то посмотрел, и она, гм, может оказаться не столь уж и опасной…

Выражение ее черт стремительно меняется, изобразив нечто среднее между тревогой и негодованием, будто я дал ей пощечину.

– Я не могу. Я не буду. Ждать каждый день, гадая, вернетесь ли вы домой. Я не смогу так жить.

– Это все, что у меня есть, Хелена. Я искушен лишь в этом. Больше я ничего не умею.

– Не поверю этому ни на секунду. Мужчины начинают сызнова то и дело.

– И я начну, клянусь вам. Шесть недель – вот и все, что мне нужно, и я выброшу полотенце на ринг. Война к тому времени может закончиться, и сюда привезут новую бригаду, а вы отбудете отсюда, и мне нужно будет… Мне нужны деньги для… для того, чтобы сделать приуготовления.

– Приуготовления можно сделать без денег. У меня есть…

– Не может быть и речи.

– Если вы погибнете в этой шахте, мне нипочем этого не пережить. Сможете вы с этим мириться?

– Горное дело куда менее опасно, когда люди не бросают бомбы друг другу на головы.

– А если над головой у вас целый океан? Целая Гибралтарская бухта у вас над головой. И вся эта вода постоянно давит на эти тоннели. Как вы вообще выберетесь, если они обрушатся? Это самоубийство.

– Наступление моря можно увидеть.

– Как?

– Скалы потеют, – поясняю я.

– Извините, Патрик, я не могу. – Выражение ее глаз говорит, что это не притворство.

Некоторые решения принимать легко.

– Тогда решено. Я скажу им «нет».

Мы снова целуемся, и я крепко обнимаю ее.