Ген Атлантиды

15 апреля 1917 года

Союзнический госпиталь

Гибралтар

Когда меня месяц назад вытащили из тоннеля на Западном фронте и доставили в этот полевой госпиталь, я думал, что спасен. Но это место пожирает меня, как рак, подтачивая изнутри – поначалу безмолвно, без моего ведома, а затем накинулось на меня врасплох, погрузив меня в сумрачный недуг, избежать коего я не могу.

В этот час в госпитале почти тихо, и в это-то время и страшнее всего. Священники приходят каждым утром и вечером, выслушивая исповеди и читая при свете свечей. Нынче они все ушли, равно как большинство сестер милосердия и врачей.

Я слышу их за стенами своей палаты – в широком общем покое с рядами коек. Люди вопят – большинство от боли, некоторые от дурных сновидений; прочие кричат, разговаривают, играют в карты при лунном свете и смеются, будто полдюжины человек не скончаются еще до восхода солнца.

Мне дали отдельную палату, поместили сюда. Я этого не просил. Но дверь закрывается, отрезая крики и смех, и я рад этому. Мне не по душе ни то, ни другое.

Я хватаю бутылку настойки опия и пью, пока он не начинает сбегать по подбородку, а потом уплываю в ночь.

К жизни меня возвращает шлепок, и я вижу неровный частокол гнилых зубов, оскаленных в порочной ухмылке на небритой грязной физиономии.

– Ён оклемавшися!

От гнилостного смрада алкоголя и болезни у меня кружится голова и крутит желудок.

Двое других выволакивают меня из постели, и я кричу от боли, когда моя нога ударяется об пол. Я извиваюсь на полу, изо всех сил стараясь не лишиться чувств, а они хохочут. Я хочу быть в сознании, когда меня убьют.

Дверь распахивается, и слышится голос сестры милосердия:

– Что здесь проис…

Ее хватают и захлопывают дверь.

– Токмо малёк развлекаемся с сенаторским сынком, мэм, но, мож стацца, ты сгодисся получше евойного. – Он обхватывает сестричку рукой и заходит к ней сзади. – Мож, мы начнем с тя, мамзель.

Он срывает ее платье и белье с левого плеча до самого пояса. Ее груди обнажаются, и она вскидывает руку, чтобы прикрыться, но негодяй перехватывает ее запястье и заворачивает ей руку за спину.

Вид ее нагого тела будто придает пьяным мерзавцам сил.

Я силюсь встать, и стоит мне подняться на ноги, как ближайший бросается на меня. Он держит нож у моего горла, смотрит мне прямо в глаза и заплетающимся языком выговаривает:

– Плохой папуля сенатор пославши ево воювать, пославши нас усех, но больше ему тя не выручить.

Обезумевший подлец волком таращится на меня, и лезвие впивается мне в шею. Другой подонок держит санитарку сзади, вытягивая шею и все пытаясь поцеловать, но она все отворачивается. Последний из них тем временем раздевается.

Стоит опереться на ногу, и все тело прошивает волна боли – настолько мучительной, что меня мутит, голова идет кругом. Я скоро потеряю сознание. Боль невыносима, даже несмотря на опий. Он в таких местах дороже золота.

Пытаясь заставить его отвести взгляд, я указываю на столик:

– Там на столе настойка опия, целая бутылка.

Он на долю секунды отвлекается, и нож уже у меня. Разворачивая противника вокруг оси, я клинком рассекаю ему горло, отталкиваю его прочь и с ножом бросаюсь на обнаженного подонка, вогнав ему клинок в живот по самую рукоять. Приземлившись поверх него, выдергиваю нож и вонзаю ему в грудь. Он трепыхает руками, а кровь с бульканьем вырывается у него изо рта.

Боль от броска накрывает меня с головой, у меня не остается ни капли сил на последнего – насильника сестрички милосердия, но он, вытаращив глаза, выпускает ее и улепетывает из палаты. И тут я теряю сознание.

– 2 дня спустя –

Я прихожу в себя в другом месте, похожем на загородный коттедж – судя по ароматам и тому, как солнце вливается в распахнутое окно. Это светлая спальня, декорированная, как это сделала бы женщина – с безделушками и пустячками, которые так нравятся женщинам и которые мужчины нипочем не замечают, разве что в подобные моменты.

А вот и она сама – читает в уголке, тихо покачиваясь в ожидании. Будто шестым чувством она мгновенно узнает, что я пробудился. Бережно, будто фарфоровую вещицу, кладет книгу и подходит к постели.

– Здравствуйте, майор. – Она бросает тревожный взгляд на мою ногу. – Вас снова пришлось оперировать.

Теперь я замечаю свою ногу. Она перевязана, стала толстенной, вдвое против обычного. Когда меня вытащили, то грозились вовсе отнять ее. «Вы еще поблагодарите нас впоследствии. Вы должны верить нам, старина. Представляется ужасно, но оно к лучшему. На родине вы не будете одиноки, я уж вам гарантирую; толпы юнцов, вернувшихся с войны, будут разгуливать туда-сюда на жестяных ногах, попадаясь на каждом шагу, толкую я вам…»

Я пытаюсь наклониться вперед, чтобы взглянуть, но боль перехватывает меня на подъеме, снова швыряя навзничь.

– Она на месте. Я настояла, чтобы вашу волю почтили. Но пришлось убрать немало тканей. Сказали, они были инфицированы и никогда бы не исцелились. Госпиталь – рассадник микробов, и потом… – Она сглатывает ком в горле. – Сказали, что вы проведете в постели два месяца.

– А те люди?

– Полагают, что дезертиры. Будет расследование, но… чисто формальное, как я разумею.

Теперь я вижу на столе белую бутылку – точь-в-точь как в госпитале. Но мешкаю, понимая, что она меня видит.

– Можете забрать ее отсюда.

Если я начну снова, то уж никогда не остановлюсь. Я знаю, куда ведет эта дорожка.

Ступив вперед, девушка поспешно хватает бутылку, будто та вот-вот свалится со стола.

Как же ее зовут? Боже, последний месяц слился для меня в размытую пелену, навеянные опиумом и алкоголем сновидения, кошмар. Барнс? Барретт? Барнетт?

– Вы голодны? – Она стоит, прижимая бутылку к груди одной рукой, а другой оправляя платье. Может, дело в наркотике, а может, я так давно был без пищи, что не испытываю ни малейшего желания поесть.

– Голоден как волк, – говорю я.

– Всего минуточку, – она уже на полпути к двери.

– Сестра… это…

Остановившись, она оглядывается – быть может, чуточку огорченно.

– Бартон. Хелена Бартон.

Двадцать минут спустя я обоняю кукурузный хлеб, фасоль пинто и деревенскую ветчину. Такого дивного аромата я не вдыхал ни разу в жизни. К собственному изумлению, за вечер съедаю три тарелки. Все-таки я был голоден.