Ген Рафаила

Толя осекся. Он успел познакомиться с Олесиной матерью на работе – в Отделе по борьбе с организованной преступностью. Собственно, это она привела туда дочь, резко изменив его жизнь. Тогда мамаша была зареванной, но непоколебимой. Ей одновременно хотелось протянуть носовой платок и отдать честь. Круглая, коротко стриженная, с плотной химической завивкой женщина, морщинистая, громогласная. На свадьбе она ловко командовала всей деревенской ордой в трикотажном цветастом сарафане.

– Пелагея Потаповна была гимнасткой?

– Почти. – И Олеся вдохновенно, без тени иронии, рассказала ему историю маминого полета. – Об этом десять окружных деревень знает и соседняя воинская часть, – гордо добавила она.

Красавцев был сконфужен. Он не просто бы стыдился этой истории, он уехал бы в глушь, в степь, в тайгу, лишь бы никто не вспоминал о нелепом падении. И уж точно данный пассаж не стал бы притчей во языцех его семьи на много поколений вперед.

Глава 4 Комиссаржевские

Толя гордился своими корнями. Его маменька – Элеонора Васильевна, искусствовед Третьяковской галереи – уже после смерти отца – часто устраивала застолья и приглашала подруг – таких же, как она, свежих, розовощеких начитанных тетушек в накрахмаленных воротничках. Эти обеды мама называла «графскими», потому что на столе оказывались вызволенные из старинного буфета серебряные вилочки для рыбы, ложечки для десерта, пузатые, в патине, соусницы, немыслимые ободочки для салфеток, в общем, вся та милая ерунда, без которой и так можно прекрасно сожрать рыбу, вишневое варенье, полить томатным соусом пельмени и вытереться кухонным полотенцем.

В обычной жизни Толя так и делал. Но в присутствии божественных старух он долго пытался подцепить двурогим орудием белужью плоть, поймать засахаренную ягодку круглой лопастью лилипутской ложки и долго лить из зауженного носика аджику, которую обычно плескал себе в миску с макаронами из трехлитровой банки.

Разговоры во время таких обедов тоже были старинными, витиеватыми, запутанными, как сложная виньетка из крученой серебряной проволоки на рукоятке этой самой рыбьей вилки. Говорили о флорентийской живописи, о Мане и Моне, о том, как плохо пахнут чулки у неприглашенной Нины Давыдовны, о том, что дочь непришедшей Анны Петровны забеременела от любовника Анны же Петровны, и, конечно, о совершенно удивительном происхождении Анатолия, его покойного отца и всей его давно почившей семьи.

Толя с раннего детства слышал историю своего прадеда – ни много ни мало – русского тенора Федора Петровича Комиссаржевского, у которого в первом браке было трое дочерей – Вера (та самая известная актриса Комиссаржевская), Любовь и Ольга. Потомком младшей из сестер – Ольги – Толя Красавцев и являлся. О ней меньше всего упоминалось в исторических метриках, и даже дата ее смерти была неведома официальным историкам.

По семейной легенде, Ольга родилась вскоре после того, как ее отец вернулся из Италии в Россию и пел сначала в Итальянской петербургской опере, а потом – и в самой Мариинке. Папеньку Теодора (так называла его семья) Оля помнила плохо. До ее тринадцати лет он пропадал на гастролях, а после, встретив в одном из турне литовскую княжну Курцевич, влюбился, второй раз женился и родил четвертого ребенка – мальчика Федора. Ольга вышла за русского офицера Михаила Красавцева, далее они породили Ивана, а тот вместе с женой Элеонорой наконец произвели на свет его – Толю. Все это было изящно, изумительно, тонко, если бы однажды, во время «графского» обеда Нина Давыдовна (ее таки пригласили, несмотря на вонючие чулки) вдруг вспылила, на что-то обиделась, подняла вверх двузубую вилочку и с гневом императора Нерона произнесла:

– Вы что, сучьи дети, за дворянские корни-то уцепились? Ольге Комиссаржевской – и вам, Элеонора Васильевна, это должно быть известно лучше остальных – в революцию девятьсот семнадцатого было уже сорок восемь лет! Если бы она дожила до семидесяти пяти, как ваша баба Оля, то умерла бы в сорок четвертом году! А Толенька родился в пятьдесят восьмом, и, по вашим же рассказам, заниматься с ним уроками до пятого класса она никак не могла! Потому не выдумывайте, голубушка! Ваша теща в девичестве была просто однофамилицей знаменитой Ольги, да и разница в возрасте у них была лет двадцать – не меньше. Ибо померла баба Оля год назад! Царствие ей небесное!

Толя на всю жизнь запомнил, как маменька побагровела и уже своей рыбьей вилочкой показала Нине Давыдовне на дверь.

– Вон! Неблагодарная!

За что маму должна была благодарить владелица душных чулок, Толик не понял. Но перед сном взял ручку с листочком в клетку и рассчитал годы рождения и смерти обеих героинь дневного повествования. Ужаснулся и осознал: никакой он не граф. И к великому тенору никоим образом не причастен. Маменьку решил не расстраивать, уж больно хороша была легенда. Более того, сам впоследствии рассказывал ее своим женам и детям, не называя цифр и не вдаваясь в детали.

Верили безоговорочно. Второй дотошной Нины Давыдовны ему на пути не попалось.