Ген Тургенева

Он спокойно отдался на волю течения, которое тихо его уносило. Травы и корни задевали тело, и легкое прикосновение стеблей было приятно.

Вдруг чья-то рука дотронулась до его плеча.

Он быстро обернулся и увидел страшное существо, которое разглядывало его с жадным любопытством.

Оно было похоже не то на женщину, не то на обезьяну. У него было широкое морщинистое гримасничающее и смеющееся лицо. Что-то неописуемое два каких-то мешка, очевидно, груди, болтались спереди; длинные спутанные волосы, порыжевшие от солнца, обрамляли лицо и развевались за спиной.

Тургенев почувствовал дикий страх, леденящий страх перед сверхъестественным.

Не раздумывая, не пытаясь понять, осмыслить, что это такое, он изо всех сил поплыл к берегу. Но чудовище плыло еще быстрее и с радостным визгом касалось его шеи, спины и ног. Наконец молодой человек, обезумевший от страха, добрался до берега и со всех ног пустился бежать по лесу, бросив одежду и ружье.

Страшное существо последовало за ним; оно бежало так же быстро и по-прежнему взвизгивало.

Обессиленный беглец – ноги у него подкашивались от ужаса – уже готов был свалиться, когда прибежал вооруженный кнутом мальчик, пасший стадо коз.

Он стал хлестать отвратительного человекоподобного зверя, который пустился наутек, крича от боли. Вскоре это существо, похожее на самку гориллы, исчезло в зарослях.

Оказалось, что это была сумасшедшая, жившая в лесу уже свыше тридцати лет; ее кормили пастухи. Половину своей жизни она проводила, плавая в речке.

И великий русский писатель добавил:

– Никогда в жизни я так не пугался, потому что не мог понять, что это было за чудовище.

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

---------------------------------------------------

АВТОРСКАЯ  БИЛИНГВА

Я –Ich

Стихи на русском и немецком

Алла Кессельман

ДООС – дева нот

Гейдельберг, Германия    

Meditation                                                       

Kein Kain steht d-ort

scheitert

an Schattenschein

sein Teint

Sandteint

ist Teil des Wasserteigs

weil

Schatten – ein Tau der D"une ist

die d"unne

Flamme

spielt leer

in der Augenschale;

er scheitert

an Schattenschar

vor der Tat

vom Schein

so irre –

so, dass durch ihn

ein Grinsen  Isaaks durchschimmeln k"onnte

ein

         Kuss -

der den ganzen Schmerz der W"uste

                                              w"usste

Медитация

Не Каин

стоит там,

очервленый тенями.

неон.

спать хочется.

Мелка им

коса лица,

с мелеющими слепотой глазами

но тонкий

слой пламени

в глазницах шарит...

не Кавель

но тесто мокрое

сгребая

тенями на себе,

старается, чтоб губы в горку поцелуя сгустились

и так прогоркл

звук "ууууу"

проплесневший

сквозь смерть –

что в муравьях теней

 в нем  авель выступает

они уходят,

осыпаясь...

спать.

хочется.

Рисунок Михаила Молочникова

-------------------------------------------------------

Светлана Василенко

Настя

Дикий пляж

моей дикой родины.

Раньше он назывался солдатским

и сюда во времена моего детства

в сорокоградусную жару привозили

на грузовиках солдат, – они вбегали

в реку в черных сатиновых трусах

раскаленной на солнце толпой

с криками на всех языках

нашей большой многонациональной отчизны,

и вода вокруг них вскипала.

(Мы, домашние девочки, с ужасом

взирали на них, лежа за барханом –

на границе городского и солдатского пляжа)...

Теперь здесь пустынно.

Всё та же река, шелковая,

как рукав монгольского халата,

сброшенного здесь когда-то

во времена Золотой Орды

на белый песок

молодым Бату-ханом,

чтобы искупнуться, –

цвета выгоревшего высокого

июльского неба

с серебристыми блёстками

плакучих ив,

растущих вдоль берега

и отраженных в воде...

Та же самая стрекоза из моего отрочества

с телом гимнастки,

отчаянно раскачивающаяся

на кончике узкого листа осоки, –

словно на брусьях.

(Сквозь ее слюдяные крылья,

как через слюдяное окошко

мы смотрели на солнце.

Солнце плавилось в нём,

как золотой слиток

из клада Стеньки Разина,

зарытого где-то на этих берегах

и никому не дающегося,

даже нам, следопытам)...

Тот же самый журавль,

полупьяный,

навечно отставший от стаи,

торчащий из воды,

как сухая коряга.

На песчаных скрижалях

птичьи следы:

клинопись чаек, скоропись соек.

Запустение. Битое стекло.

Пластиковые бутылки:

из-под американской пепси-колы

и русского кваса –

лежат рядом,

словно западник со славянофилом,

ведущие вечный спор

о путях России.

Прицепившийся как репей овод.

Мат-перемат. Крики о помощи.

Бегу на крик. Мужчина наотмашь

бьет женщину. Подбегаю.

Уже поладили. Улыбаются.

Оказались моими бывшими соседями.

Серёга и Люба. Серёга пьян как всегда.

Переехали из военного городка в село.

Работы нигде нет. Пасут коров.

(Коровы бредут вдоль берега,

срывая колючку, – величественные,

словно богини)...

Спрашиваю их о дочке.

Расплываются в глупой улыбке.

Кричат, повернувшись к реке:

– Настя!

Из воды

на берег

выходит

нагая,

как Хлебниковская свобода,

девочка,

то же, как та, из местных,

из астраханских.

За девочкой вьется речная чайка.

Настя смеется и снова вбегает в воду.

Смеющаяся чайка летит за ней.

Ей весело от смеха девочки,

и она смеется тоже.

Они и смеются одинаково, –

гортанно, взахлёб.