ГенАцид

Денис нарочно нарывался на драку, дразня случайных прохожих громкой декламацией или просто размахивая своим изданием (за что, кстати, и был побит, видимо, не рассчитав расклад сил, – у хлипкого оппонента оказался неожиданный единомышленник в виде могучего строителя Беды). Там, где дело касалось совместной работы, спорщикам приходилось закусывать удила и рукам воли не давать. Райцентровские, что работали с большеущерцами на молокозаводе, только диву давались – что за кошка вдруг пробежала между жителями деревни. Впрочем, преувеличивать не будем – коснулись эти новые реалии деревенской жизни, конечно, не всех. Некоторые принципиально (как Поребриков, Громиха или Пахомов) или по долгу службы (как Танька, Катька или Черепицын) не участвовали в ссорах и потасовках, стараясь сохранять максимальный нейтралитет. Напряжение почти не коснулось и особо пожилых большеущерцев, которые по причине болезни редко выходили из дома. Но в общем и целом картина складывалась малосимпатичная. Черепицын с ног сбился, разнимая драчунов и строча всевозможные отчеты. Бузунько по возможности не посвящал настойчиво звонившего Митрохина в детали местных междоусобиц, хотя с каждым разом делать это становилось все сложнее и сложнее. Тем временем мутное облако всеобщего раздражения стремительно опускалось на Большие Ущеры, обволакивая всех и каждого предчувствием чего-то непоправимого.

24

После беседы с Бузунько настроение у Антона стало хуже некуда. Дело было не в указе, и не в эксперименте, и даже не в Гришке. Антон чувствовал, что угодил в какую-то то ли колею, то ли паутину. Как будто все уже за него решено и ничего от него не зависит. И каждая мелочь, каждая случайная встреча, каждое брошенное слово становятся лишь очередным толчком по направлению к зияющей впереди пропасти. Откуда возникло это ощущение, он не мог понять. Обычно, когда у него было плохое настроение, он пытался проанализировать и найти первопричину. Иногда она оказывалась крохотной до нелепости – этакая микроскопическая заноза, которая скорее раздражает, нежели болит. Такая легко удалялась. Без хирургического вмешательства. Иногда причина крылась в вещах гораздо более эфемерных (неприятная встреча, нерешенная проблема, противное воспоминание) – с этим было чуть сложнее, но все равно, проанализировав, он чувствовал себя лучше. А сейчас... сейчас не было ничего, кроме исключительно паршивого настроения, и отсутствие видимой причины делало его еще более паршивым.

«Напиться, что ли? – подумал он, набирая в легкие сухой морозный воздух. – Нет, надо домой идти. Нинка ждет. Хотя... А почему бы и нет? Потому что нет, и все. А если чуть-чуть? Чисто за отъезд?»

Найдя достойную причину для короткой алкогольной паузы, он решил двинуть к Климову, но тут же вспомнил, что у Климова дома слишком много народа: Люба, Митя, еще, может, мать Любкина в гости зайдет. Тогда придется его приглашать к себе, а это уже вообще не то. Нет, надо к Зимину топать. У фельдшера никого, только дочка маленькая, да и та спит уже, наверное. Можно было бы пригласить Климова третьим, но в этот раз почему-то не хотелось. Хотелось какого-то простого человеческого разговора, а, как говорят англичане, двое – компания, трое – толпа. «Вот только толпы мне сейчас недоставало», – подумал Антон и направился к дому Зимина.

Фельдшер встретил его с молчаливым пониманием. Достал бутылку спирта – самогон он принципиально не употреблял, и всем прочим крепким напиткам предпочитал чистый спирт, который иногда просто разводил водой. Поставил два стакана и тарелку с холодной курицей. Они выпили. Антона слегка развезло, и он рассказал Зимину о своем паршивом настроении, предстоящем переезде и Серикове. Тему «эксперимента» он, как и обещал майору, опустил. Правда, упомянул участившиеся драки.

– Вот такие дела, Димитрий, – подытожил он и опрокинул вторую порцию спирта, не дождавшись Зимина.

– М-да, – проводил взглядом пахомовский стакан Зимин. – За Ущеры, не чокаясь, теперь, что ли?

Антон понял ошибку и, оценив юмор, кисло улыбнулся, а Зимин молча опрокинул свой стакан.

Затем выждал несколько секунд, пока жидкость бесповоротно окажется внутри его организма, и добавил:

– Досталось Большим Ущерам. А и поделом.

– В смысле? – не понял Антон.

– В смысле, что вся страна отдыхает, а большеущерцы в поте лица стихи учат и друг дружку морды бьют.

– Но так это... все ведь учат, – спросил Пахомов, почувствовав приближение чего-то нехорошего. – Правда, не все, может, морды бьют, – добавил он осторожно и пристально посмотрел Зимину в лицо.

Нехорошее сбылось быстрее, чем он думал.

– Да ты про что, Антон? Я про то, что мы одни во всей стране эту литературу хреначим. А я, впрочем, с самого начала и не учил. Вот еще глупости – будто мне заняться нечем.

– Как одни? Ты знал... знаешь? – поразился Антон. – Бу... бу... зунько?