Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник)

Иегуда Амихай

(1924–2000)

От переводчика

Иегуда Амихай – самый знаменитый поэт современного Израиля. При личном знакомстве он производит впечатление сдержанного, даже тихого, очень воспитанного и скромного господина. Тем не менее его очень много. Он занимает много места в Израиле, в культурном пространстве страны. Иегуда Амихай – поэт страны, признанный страной.

Он не герметический гений, гений поэзии послезавтра или никогда.

Он не имперский, бронзовеющий на глазах, певец истории и государства.

Не элитарный поэт (узкий кружок своих…). Амихай – поэт-демократ. Он для всех.

По-моему, Амихай не рискует в стихе. Поэтический темперамент не понуждает его к прогулкам по канату, не чреватым падением лишь при полной вере в наличие этого волоска над бездной. В этом смысле Амихай похож на Бродского – прочностью и безрисковостью поэтики, традиционализмом.

Содержание стихов Амихая – поэзия, увиденная и нащупанная в миру, в бытии, метафизика ему не чужда, она не объявлена, но дает о себе знать холодком, метафизическим сквознячком его стихов. Но стихи эти открыты для прочтения и соучастия, открыты читателю, выданы современникам на сопереживание.

И при этом его поэзии свойствен аристократизм. Того толка, когда за простотой изъяснения стоит изысканность речи, добротная, джентльменская ясность – ясное сознание.

Натравить хищные воспоминания

Сегодня я думал о ветре в твоих кудрях,
о том, насколько раньше тебя я пришел в этот мир,
о вечности, куда я раньше тебя уйду.

О пулях, нашедших не меня на войне,

А моих однополчан,
которые были лучше, чем я,
потому что не продолжили жизнь, а я жил,

о том, как ты стоишь летом голая перед плитой,

и о том, как, прищурясь, пытаешься дочитать страницу
при последних лучах уходящего дня.

Смотри: мы получили больше, чем жизнь.

А теперь надо взвесить все, все оценить в тяжких снах
и натравить нашу хищную память на то,
что есть «настоящее время».

Белая негритянка

Опять тоска моя и томленье,
когда на чужие смотрю освещенные окна:
кто?.. – некто… что? – стоит… где? – перед зеркалом… Или
уже снегопад состоялся внутри, в спальне,
посторонний король лег по королевскому праву на женщину,
что могла и должна
быть моей.

Белая моя негритянка!

С Абиссинской улицы,
с фальцетом дерзкого пацана,
не успевшим сломаться.

С нею, в горячей ванне.

А из соседнего переулка доносит обрывки диспута
на религиозную тему.

В моем времени, в твоем пространстве

Мы бывали вместе
в моем времени, в твоем пространстве.
Ты представляла место, а я – время.
Покой, тишина и тигрица – уживались в твоем теле, покуда
то в цветах, то в шелках, то в белом, то припав и отпрянув,
неслись мимо нас времена этого года.

Всем в себе человеческим мы поступились ради тигриного

права
на безмятежность, вечность, но и на готовность
в любую минуту полыхнуть и сгореть без остатка,
как сухие травы горят на исходе лета.

Я делил с тобой дни. Ночи.

Мы переглядывались с косыми дождями.
Мы не видели снов.

Сны нас не посещали. Мы не были «точно сновидцы».

Покой и тишина ночевали в нашем безумье.
В моем времени. В твоем пространстве.
Все это не иначе как сновиденье,
а тебе – сновидения в эти ночи
возвещают конец нашего романа.
Как возвещает множество чаек
о близости берегов.

Сонет