Гендер и политика времени. Феминистская теория и современные дискуссии

В отличие от такого взгляда, перспектива с точки зрения всей женской жизни поможет избежать распространенной феминистской ошибки — приравнивания опыта всех женщин к опыту женщин детородного возраста (см.: Katz and Monk, 1993, особенно главу, написанную Pratt and Hanson, pp. 27-54). Анализ изменяющихся условий (вос)производства, предложенный нами в седьмой главе, поддерживает этот тезис, ведь увеличение продолжительности жизни женщин означает, что значительную часть своей жизни они проживают после менопаузы, а сама менструация все чаще становится регулированной, устраняется или/и продлевается через использование противозачаточных таблеток или заместительной гормональной терапии. Развитие репродуктивных технологий также меняет темпоральные императивы «биологических часов», предоставляя возможность пожилым женщинам рожать. А значение менопаузы как поворотного пункта в жизни женщин будет, скорее всего, не таким уж и важным для женщины с карьерой, нежели для женщины, оцененной в первую очередь через призму ее репродуктивного потенциала. В этом контексте утверждение, что менструальный цикл дает всем женщинам особенную и «естественную» темпоральную перспективу, — звучит неубедительно.

«Женское время» и созидание жизни

Проблемы, связанные с этой темой, возникают от общего феминистского утверждения о темпоральном значении женских репродуктивных возможностей. На самом упрощенном уровне некоторые феминистки утверждают, что способность женщин к деторождению дает им особое осознание времени, которое экзистенционально отличается от мужского. Так, Мэри О'Брайен (Mary O'Brien) утверждает, что, хотят они этого или нет, женщины становятся матерями, поэтому для них характерно осознание репродуктивной непрерывности, в отличие от мужчин, «изолированных в своей индивидуальной историчности, связанной с их собственной продолжительностью жизни» (1981, p. 53; см. также O'Brien, 1989a, 1989b). Аналогичным образом Фрида Форман, цитата которой открывает эту главу, считает, что понимание жизни Хайдеггером как осознания смерти в существовании, интерпретирует жизнь через линеарное движение и тем самым исключает женский опыт «порождения» времени: «… для нас — будущее порождающее, оно такой же детерминант нашей жизни, как и наша смертность. Женщины не просто существуют во времени (от своего рождения и до смерти), они порождают время, и это действие радикально отличает их Бытие-в-мире (In-der-Welt-Sein). для женщин, порождение времени, то есть — рождение, это онтологический и темпоральный приоритет, более важный, чем умаление времени, то есть — смерть» (Forman, 1989, p. 7; см. также: Gottner-Abendroth, 1989).

Аналогично О'Брайен и Форман не считали репродукцию лишь естественным процессом: О'Брайен настаивает, что это часть истории человечества, все в большей степени поддающаяся сознательному контролю, а Форман пишет, что женская «порождающая темпоральность» («generative temporality») может выйти за пределы природы, обеспечивая основу для трансцеденции путем заботы — «экзистенциональной по существу, объединяющей будущее, прошлое и настоящее, укорененной в Бытие-рождении и жизни» (Forman, 1989, pp. 8, 7). Тем не менее, они считают, что женщины, не имеющие намерение иметь детей или не ожидающее этого, включая бесплодных, неким чудным образом имеют общее репродуктивное сознание с женщинами, которые пребывают в состоянии беременности значительную часть своей взрослой жизни, и в таком сознании отказано мужчинам. Подобный взгляд достаточно спорен в свете последнего понижения рождаемости в западных обществах и продления жизни далеко за пределы детородного возраста.

Некоторые из этих проблем ставит и Юлия Кристева в известном эссе «Женское время», впервые опубликованном в 1979 году. В амбициозной попытке объединить психоанализ, философский анализ и анализ политики, Кристева связывает «женское время» как монументальное время (вечность) и циклическое время (повторения) с репродукцией, материнством и бессознательным; она противопоставляет его линеарному времени истории, политики и языка, из которого женщины были исключены. Она считает, что феминистки первой волны делали акцент на объединении исторического времени, требуя равных с мужчинами прав, а вторая, более радикальная волна феминизма, перечёркивала это требование, помещая женщин за пределы мужской культуры и подчеркивая их «инаковость». Обе эти волны были определены мужским временем, и Кристева пишет, что современное задание феминисток (в конце 20‑го века) — выйти за пределы дихотомии между маскулинностью и феминностью, перейти в третью фазу, признающую одно-моментность всех трех волн.