Генерал

— Не надо так думать, доктор, — тихо сказал обеспокоенный лейтенант. Я не из тех, кто забывает добро и не умеет держать слово. Но эта нелепая история с танком, поверьте, так меня пришибла, что я ни о чем больше и думать не мог. Но вчера вечером, наконец, ремонт закончили…

Да, вечером сержант Волков доложил командиру роты, что ремонт закончен. Гасанзаде сам все проверил и, убедившись, что машина готова к бою, доложил обо всем подполковнику. «Хорошо, — сказал Асланов. — Но впредь будьте осторожнее, предусмотрительнее». Услышав это, лейтенант немного успокоился и впервые спал всю ночь как убитый. Проснувшись чуть свет, он отправился проверять посты. Потом засел за подготовку к занятиям — из штаба соединения было получено распоряжение использовать дни затишья для учебы. И вот за планом занятий его и застала Смородина.

Она молча слушала его оправдания и с особенным удовольствием приняла его последние слова:

— Раз вы сделали это доброе дело, доктор, так доведите его до конца.

Смородина шла в роту с намерением отправить Гасанзаде в госпиталь. Однако, убедившись, что рана действительно заживает, несколько подобрела.

— Ну, прощаю и на этот раз. Но в случае чего, пеняйте на себя… Давайте перевяжу.

— Признаюсь, доктор, вы очень меня напугали, — сказал Гасанзаде, снимая рубаху.

Комиссар полка Филатов, человек беспокойный, привык вставать рано, и раньше всех появлялся в подразделениях, среди бойцов, и, конечно, лучше всех знал, где что происходит, кто что делает и у кого какое настроение.

Одевшись и наскоро сделав зарядку, он прямо из штаба отправился во вторую роту — все-таки, командир там новый, да и происшествие имело место к этой роте следует проявлять больше внимания.

Часовой на его вопрос, у себя ли ротный, ответил, что да, он у себя, но при этом, как показалось Филатову, лукаво улыбнулся.

Филатов вошел в землянку, как всегда входил в мужское жилье, без предупреждения — вошел и застыл на пороге. Гасанзаде стоял лицом к нему, а военврач Смородина — боком; руки ее обдергивали рубаху на лейтенанте, но, как показалось комиссару, машинально обдергивали, а мысль Смородиной выражалась в ее глазах, устремленных на лицо лейтенанта… Гасанзаде, увидев комиссара, стал растерянно застегивать ворот рубахи и сказал, чтобы выйти из неловкого положения:

— Здравствуйте, товарищ комиссар. У меня на груди нарыв, вот доктор сделала перевязку.

Только тогда Смородина, уже почувствовав присутствие Филатова, обернулась, покраснела… и ничего не сказала. Или не успела сказать комиссар, смутившись, отступил на шаг.

— Извините. — Помолчал. Добавил жестковато: — Да, извините за беспокойство. Я решил проведать ребят, и вот…

И вышел из землянки прежде, чем Гасанзаде и Смородина пришли в себя.

И лукавая улыбка Хабибулина, и положение, в котором он застал Гасанзаде, и то, как близко стояла к нему Смородина, как бережно обдергивала на нем рубаху, и особенно то, как она, подняв голову, смотрела в лицо лейтенанту — все убеждало Филатова, что между этими людьми есть что-то интимное. Но как это интимное могло быть и быть чистым, если, он знал, Смородина состояла в интимной близости с Прониным? Весь день эта мысль тревожила Филатова, он сожалел, что вошел в землянку ротного без предупреждения и стал свидетелем их растерянности, может быть, беспричинной, но, скорее, всего, не случайной.

Глава седьмая

1

Обойдя роты, Филатов к полудню вернулся в штаб. Командир полка сидел в автофургоне начальника штаба, изучал карту местности, на которой предстояло действовать полку. Условия ожидались сложные, местность в целом равнинная. На этой бескрайней равнине кое-где виднелись редкие населенные пункты, но зато в избытке были овраги и буераки, очень удобные для тех, кто оборонялся. «На эти овраги надо особое внимание обратить», — думал Асланов.

Майор Пронин готовил для командира соединения генерала Черепанова докладную о нуждах полка. Кончилось масло марки МК, горючим надо пополниться, да и с продовольствием не густо, оставался двухдневный запас хлеба; крупы, вермишели и сала оставалось от силы дня на четыре.

В дверь постучали. Ази Асланов тотчас откликнулся:

— Войдите!

Вошел Филатов, снял шапку-ушанку, бросил ее на скамью, занимавшую одну сторону фургона, сказал:

— Добрый день, товарищи полководцы!

Майор Пронин торопился, докладную следовало незамедлительно отправить, поэтому, не отрываясь от работы и не поднимая головы, он только приветственно приподнял руку.

— Салам, комиссар, — сказал Асланов. — Что это с тобой? Стучишься и просишь разрешения войти? Это какие-то новости! Ведь мы заходим друг к другу без стука!

— Иногда не мешает постучать и предупредить о своем приходе.

— С подковыркой говоришь, комиссар.

Филатов уклонился от ответа, предпочтя доложить о делах.

— Был я в ротах, Ази Ахадович, интересовался настроением людей. С кем ни говорил — все спрашивают, когда пойдем в наступление. Рвутся в бой. Так давно, говорят, не были на фронте, что, пожалуй, разучились воевать…

— Да, подзадержали нас в тылу. Это хорошо, что люди по фронту скучают, значит, и драться с огоньком будут…