Генерал Абакумов. Палач или жертва?

Я еще раз ему объяснил, что я думаю о его маме и прочей родне. Но «особист» со мной так и не успел «поквитаться», немцы его опередили. У нас в полку на «особиста» многие смотрели поплевывая. Нам и так нечего было терять.

Штатного особиста не было, но «эти ребята» наш дивизион без присмотра не оставляли. Все солдаты ненавидели особистов, а пожилые солдаты называли их «гепеушниками». Но лишнего на батарее старались не говорить. Стукачей вокруг было навалом. А потом начали «укреплять» нам боевой дух и бдительность. Устроили в соседнем 115-м полку показательный расстрел. Расстреляли двоих «за братание с противником» — старшину и солдата. На нейтралке стоял целехонький хутор, так наши ходили туда по молоко и масло. Немцы тоже повадились «питаться» на хуторе. Там они мирно беседовали с нашими бойцами и в бой не вступали. Эти двух красноармейцев обвинили в предательстве Родины. Я помню, как их расстреливали».

О встречах с работниками СМЕРШа рассказывает Адамский Изот Давидович: «Расстрелов на Волховском фронте мы насмотрелись вдоволь. Там за любую мелочь была одна мера наказания — расстрел… Деревню не взял? — расстрел. Позицию оставил? — расстрел… И так далее…

Даже за потерю саперной лопатки могли отдать под суд трибунала. Да и в конце войны «особисты» ленью не отличались… Помню одного лейтенанта из нашей бригады арестовали и судили в трибунале за анекдот. Содержание анекдота следующее: «Москва, вокзал, поезд опаздывает на сутки. Спрашивает коменданта вокзала: «В чем дело, почему такое большое опоздание?» В ответ: «Что поделать… Война»…

Берлин, вокзал, поезд приходит раньше расписания на десять минут. Спрашивают коменданта вокзала, тот же вопрос. В ответ: «Что поделать… Война»…

Спрашивается, что криминального и антисоветского в таком анекдоте? Но свои три месяца штрафбата этот лейтенант схлопотал, с подачи нашего «особиста» за «вражескую пропаганду»…

На Одере пьяный «особист» все время спал в моей землянке, боясь в одиночку вылезти на свет божий, чтобы не получить пулю в спину. У «особистов» даже был приказ «о самоохране», запрещавший передвигаться без вооруженного сопровождения в любое время суток. Ведь с «особистами» сводили счеты при любой возможности. Я такие случаи помню… И помню очень хорошо».

Можно по-разному относиться к такого рода рассказам ветеранов. Однако нельзя отрицать многочисленных фактов самой настоящей репрессивной политики, которую упрямо проводили сотрудники военной контрразведки в период Великой Отечественной войны по лекалам тридцатых годов. Например, в Воронежском государственном университете исследователями в процессе выявления и изучения архивно-следственных дел военнослужащих, призванных в годы войны с территории Воронежской области, были установлены конкретные дела, прямо свидетельствующие об этом: «Событие, по которому Особый отдел 22 армии возбудил уголовное дело, произошло в ночь со 2 на 3 декабря 1941 года. Видимо, в связи с большими потерями личного состава чекисты не смогли организовать осведомительную сеть для оперативной информации о происшествиях подобного рода. Только через пять дней они узнали об этом событии, 8 января 1942 года Особый отдел дивизии принял постановление о возбуждении уголовного дела. В нем говорилось, что 29 красноармейцев во главе с лейтенантом Забуриным, «не желая служить в Красной Армии, в ночь на 3 декабря 1941 года организованно ушли из боевого охранения и перешли на сторону противника».

И хотя в этом же постановлении отмечено, что «указанные лица в данное время отсутствуют», начальник Особого отдела армии постановил: «Забуринина (затем перечислены остальные 28 фамилий) подвергнуть аресту и привлечь к следствию по статье 58–1 пункт «б»… Дело о них вести заочно».

Бросается в глаза нелепость формулировок этого документа: обвиняемые — отсутствуют, однако чекисты грозят их «подвергнуть аресту», хотя тут же идут на попятный, соглашаясь дело вести заочно.

В течение нескольких последующих дней сотрудники Особого отдела армии и военный прокурор имитировали бурную деятельность по расследованию данного дела. Они допросили не только командира батальона, в котором служили пропавшие военнослужащие, но также — командиров сопредельных батальонов и даже полков. Было допрошено несколько солдат, которые хотя бы поверхностно были знакомы с исчезнувшими. Второго февраля армейские особисты изготовили текст «Обвинительного заключения», где всем 29 пропавшим предъявляли обвинение по статье 58–1 «б» — измена Родине. А через 20 дней Военный трибунал 22 армии также заочно вынес приговор: всех «подвергнуть высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества».

Абсурдность подобных расстрельных приговоров, вынесенных заочно, без допросов обвиняемых, была ясна более опытным юристам — членам Военного трибунала Калининского фронта…