Генерал Багратион. Жизнь и война

«И стали ждать нашей судьбы». Корнет Дрейлинг, служивший во 2-й кирасирской дивизии, стоял в ту самую ночь всего в шести верстах от места сражения. Он не знал планов Багратиона и поэтому ждал, когда их бросят в бой: «Мы спешились и стали ждать нашей судьбы. Зажигать огни было воспрещено. Ночь была темная. Черные тучи висели над самой землей. Не переставая, моросил мелкий дождь. В нашей колонне царствовала тишина. Ни звука человеческого… Изредка слышалось приглушенное бряцание оружия, и только. По большой дороге потянулись вереницы экипажей с ранеными. Их стоны и крик, да еще отдаленный грохот пушек одни нарушали мертвящую тишину, которая нас окружала со всех сторон». Заметим, что Раевский просил Багратиона «дать способ везти раненых» с места боя, ибо «люди тащатся окровавленные мимо полков, отымут охоту у здоровых поставить себя в такое ж положение»47. Дрешинг продолжает: «За ними потянулись отряды пехоты, ничтожные остатки возвращающихся из сражения полков. Безмолвные, хотя и в полном порядке, шш они мимо нас, почти невидимые под покровом ночи, если бы не блеск штыков, который обнаруживал их. Эта картина, казалось бы, на всех должна была производить одинаково неблагоприятное впечатление, но спокойно спали наши старые кирасиры, каждый под своей лошадью. Закутавшись в плащ, привязав к руке поводья лошади, тихо лежал я — измученный, усталый, но спать не мог, и сердце напряженно ждало чего-то жуткого, таинственного, может быть, не я один, а все мы, молодежь, переживали в этот момент подобное, только не говорили друг другу об этом. Вдруг раздался звук трубы. Мы бросились на лошадей и думали, что нам прикажут наступать, но получили приказ отступать. Мы направились через Быхов, Пропойск, Мстиславль влево, к Смоленску»48. Участник похода А. П. Бутенев видел продолжение того, о чем писал Дрейлинг: когда войска Раевского вернулись, то их сопровождало множество «раненых и умирающих, которых несли на носилках, на пушечных подставках, на руках товарищей. Некоторых офицеров, тяжелораненых и истекающих кровью, видел я на лошадях, в полулежащем положении, одною рукою они держались за повод, а другая, пронизанная пулею, висела в бездействии. Перевязки делались в двух развалившихся хижинах, почти насупротив толпы офицеров и генералов, посреди которых сидел князь Багратион, по временам приподнимавшийся, чтобы поговорить с ранеными и сказать им слово утешения и ободрения»49.

Так случилось, что одновременно с Дрейлингом польский офицер Колачковский — участник похода корпуса Понятовского, только что подошедшего к Могилеву, — видел, как наутро возвращались из-под Салтановки в свой лагерь французские полки: «Их выправка, обмундирование и вооружение были в самом лучшем порядке, они везли с собой провизию на несколько дней, имели двойное количество патронов, обуви и саперные принадлежности. Со всем этим грузом они шли легко и охотно, как бы на парад. В рядах недоставало только убитых и раненых»50. Словом, сражение под Саптановкой было только пробой сил сторон. И солдаты Багратиона, и солдаты Даву горели желанием скрестить оружие снова…

Тщетные расчеты Барклая

Тем временем Барклай, готовившийся к битве, неожиданно приказал войскам отступать. Обычно это его решение объясняют тем, что 15 июля он получил от Багратиона известие о неудаче под Могилевом и невозможности соединиться с 1-й армией, а также о том, что французы угрожают непосредственно Смоленску. В своем донесении М. И. Кутузову 17 августа 1812 года, как бы «сдавая дела», Барклай так писал о ситуации, сложившейся под Витебском и Могилевом: «Трехсуточное сражение под Витебском… окончилось бы генеральным сражением, когда в самое то время не получил бы я известие от князя Багратиона о неудачном предприятии на Могилев, где уже маршал Давуст (Даву. — Е. А.) со всею армиею пресек 2-й армии дорогу на Смоленск. Князь Багратион при сем случае сам мне изъявил, что не имеет надежды достигнуть Смоленска прежде неприятеля, который из Могилева имел прямейшую дорогу к важному сему пункту. В таких обстоятельствах и самая победа под Витебском никак не приносила бы пользы, ибо армия, которою предводительствует сам Наполеон и которая, сверх того, еще имеет превосходство в силах, могла быть побита, но не уничтожена. Я тогда бы должен был с сею армиею, претерпевшей урон, действовать и против Давуста на левом моем фланге, и противу Наполеона и принужденным бы нашелся оставить последнему открытый путь в Москву — цель всех напряжений неприятеля. Уважая все сии обстоятельства, решился я, в виду неприятеля, отступить и поспешить к Смоленску»51.