Генерал де Голль

Устанавливается связь с представителем Салана в Париже, и тот обещает ответить завтра. Через связных Дельбека пытаются выяснить обстановку в Алжире, особенно позицию военных. Дельбек сам еще не может сообщить ничего определенного. Он лишь просит де Голля выступить как можно скорее, ибо есть опасность сговора Салана с правительством. Де Голль долго сидит один и тщательно работает над каким-то документом. Затем он передает его своим секретарям. Вечером 14 мая генерал возвращается в Коломбэ. На другой день, 15 мая, он получает по телефону новые сведения: проясняется роль Салана, только что выступившего на митинге, все очевиднее полнейшая беспомощность и нерешительность правительства. В целом ситуация кажется более благоприятной, чем накануне. Генерал принимает решение. Во второй половине дня он звонит в Париж на улицу Сольферино и приказывает передать написанный им вчера документ главе правительства и представителям печати. Около 6 часов вечера 15 мая 1958 года информационные агентства и радио передают следующий текст заявления де Голля:

«Деградация государства неизбежно влечет за собой отчуждение союзных народов, волнения в действующей армии, раскол внутри нации, утерю независимости. Вот уже 12 лет, как Франция старается разрешить проблемы, непосильные для режима партий, и идет к катастрофе. Некогда в тяжелый для нее час страна доверилась мне, с тем чтобы я повел ее к спасению. Сегодня, когда стране предстоят новые испытания, пусть она знает, что я готов принять на себя все полномочия Республики».

Генерал де Голль оставил в наследство историкам несметное количество разных заявлений и призывов. Но этот текст имеет особое значение. Прежде всего потому, что он является самым, так сказать, «голлистским». В нем исключительно ярко проявились стиль и методы генерала: краткость и скрытность. Без таинственности нет престижа, считал генерал, и 15 мая ничего не сказал о самом главном — об Алжире, даже не упомянув этого слова. Он не осудил мятеж, но и не присоединился к нему. Правда, своим заявлением он спас его от провала, дав ему реальную политическую перспективу. Ведь мятеж был ему пока еще очень нужен, чтобы держать правительство в страхе.

Ясно было одно: де Голль намерен взять власть. Он не выдвинул никакой конкретной программы, заменив ее возвышенной абстракцией «спасения» страны. Он никому ничего не обещает конкретно и в то же время обещает все и всем. Он не связывает себе заранее руки каким-либо планом. Он уверен в себе и самим таинственным тоном этой уверенности внушает веру в генерала де Голля. Он бьет не на разум, а на чувства, опирается не на политические склонности, а на психологию подчинения толпы таинственному обаянию вождя. Он выступает как сама судьба, провидение, ибо именно де Голль, как он напоминает об этом, уже однажды сотворил «чудо» национального спасения.

Генерал де Голль не хочет выступать в роли вождя мятежников, предпочитая законный путь к власти. Но политикам, партиям, парламенту, от которого все зависит, он не обещает ничего. Напротив, он вновь безоговорочно осуждает их «систему». Что это? Уж не отсутствие ли элементарного тактического расчета? Или случайность? Нет, генерал никогда и ничего не делал случайно. Пока ему надо лишь завязать диалог. Он знает, что люди из «Отель Матиньон» и Бурбонского дворца, которые сейчас мечутся в поисках выхода, всегда предпочитают уход от ответственности, и дает им возможность выпутаться из положения. Ведь он берет все на себя одного…

Пусть печать разочарованно пишет об отсутствии у него конкретных планов, пусть его обвиняют в диктаторских устремлениях, пусть алжирские «ультра» недовольны его молчанием об Алжире! Ведь все равно им нечего противопоставить ему, де Голлю. А иначе, как он сказал, катастрофа! И пусть поработает испуганное воображение…

При этом он великолепно учитывает, что есть единственная реальная альтернатива — объединение всех левых вместе с коммунистами. Но он безошибочно чувствует панический страх перед этим выходом всей буржуазии, всех ее партий, и даже социалистов. Ведь не случайно к нему уже обращался президент Коти, не случайно Ги Молле в последние дни тайно встречался с его верным Гишаром в маленьком отеле напротив «Матиньон», с другой стороны улицы Варенн, в глубине двора, и выспрашивал о намерениях генерала.

И расчет оказался верным. Рыба клюнула на приманку. Уже на другой день поплавок ушел в воду, ибо не кто иной, как Ги Молле, занимавший теперь пост заместителя главы правительства, выступил в Национальном собрании и, подчеркнув свое, «большое уважение и большое восхищение» по отношению к генералу, просил его ответить на три вопроса: признает ли он правительство Пфлимлена в качестве единственного законного; осуждает ли он мятежные «комитеты общественного спасения»; будет ли он соблюдать конституционную процедуру в случае, если ему поручат сформировать правительство?