Генерал де Голль

Однако все больше признаков свидетельствовало о том, что США и Англия, руководствуясь какими-то тайными соображениями, явно не имевшими ничего общего с интересами скорейшего разгрома фашизма, готовятся к высадке в Северной Африке. От де Голля эти планы скрывали тщательнее, чем от Виши. Он терялся в догадках и негодовал, что его оставляют в неведении, тогда как речь шла в конце концов о высадке на территории французских колоний. Он видел также подозрительные маневры американских дипломатов. Роберт Мэрфи, представлявший США в Северной Африке, вел какую-то сложную игру, в которой исключалось участие де Голля. Все подтверждало подозрение, что США ведут дело если не к устранению де Голля, то, во всяком случае, к решению французских проблем без его участия. Высадка в Северной Африке означала, что освобождение Франции откладывается на долгое время и что вообще де Голль не будет иметь к этому отношения. Трудно было вообразить что-либо более неприятное для де Голля, которому невыносимо было сознавать, что его водят за нос. Свое унизительное положение он ощущал еще острее на фоне притворного доброжелательства, проявленного американцами и англичанами в июле. Находиться в самом центре подготовки больших событий, имеющих прямое отношение к Франции, и чувствовать себя полностью отстраненным от этой подготовки было для де Голля крайне мучительно. Поэтому 5 августа он летит на Ближний Восток и остается там до конца сентября, пытаясь противодействовать новым английским маневрам во французских колониях. Но как ни тяжела была обстановка в Лондоне, надо было туда возвращаться и, как вспоминает де Голль, «терпеть, находясь хоть и в дружеской, но чужой стране, где все стремятся к иным, своим целям, где говорят на другом языке и где я на каждом шагу ощущаю, как мало мы, с нашими скудными возможностями, значим в ведущейся крупной игре».

29 сентября на Даунинг-стрит происходит небывало резкое объяснение с Черчиллем. Британский премьер с негодованием говорит о независимом поведении де Голля и отвергает его требования в отношении Сирии, Ливана, Мадагаскара. В ходе взаимного обмена резкостями де Голль заявляет, что он не допустит ущемления прав Франции. Черчилль взрывается и кричит: «Вы говорите, что вы — Франция! Вы — не Франция! Я не признаю вас Францией, не признаю, что в вашем лице имею дело с Францией!» Британский премьер разбушевался: «Франция! Где она? Я, конечно, признаю, что генерал де Голль и его последователи представляют собой значительную и уважаемую часть французского народа. Но, несомненно, можно и кроме них найти власть, представляющую не меньшую ценность». Де Голль прерывает его: «Если, по-вашему, я не являюсь представителем Франции, то почему же и по какому праву вы обсуждаете со мной вопросы, связанные с международными интересами Франции?»

Черчилль сурово молчит. Но этот «лейтенант Рузвельта» делает свое дело вместе с американцами, а де Голлю остается только ждать, когда поднимется занавес и начнется новый акт его драмы.

Алжир

Лондон, 7 ноября 1942 года… Советский посол при эмигрантских правительствах Богомолов давал прием в честь 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Находившийся в толпе гостей Ренэ Плевен, член Французского национального комитета, почувствовал, как знакомый чехословацкий министр взял его за локоть и прошептал ему на ухо: «Этой ночью…»

К берегам Алжира, Туниса и Марокко подходили в это время 200 военных и ПО транспортных судов, осуществляя операцию «Факел». 120 тысяч американских и английских солдат начали высадку на территории французских колоний.

Английское правительство ночью сообщило о десанте по телефону дежурившему в «Карлтон-гарденс» полковнику Бийоту. В 6 часов утра он явился к де Голлю. Генерал встретил его в пижаме и шлепанцах. Выслушав сообщение, он побледнел. «Надеюсь, — воскликнул де Голль, — что люди Виши сбросят их в море! Во Францию не вступают с помощью кражи со взломом!»

Де Голль знал, что операция должна состояться. Но он до последней минуты надеялся, что союзники все же в какой-то мере привлекут его к участию в ней, хотя бы предупредят заранее. Но его игнорировали в самой унизительной форме. Принимая утром Жака Сустеля, одного из самых близких своих сотрудников, он удрученно заметил: «Только бог знает, каковы будут последствия этих событий для Франции. Лучше нам не вмешиваться в них…»