Генерал Деникин. Симон Петлюра

Теперь оказалось, что интересы России требуют не войны до победы, а заключения немедленного мира «без аннексий и контрибуций», «самоопределения народов» и т. п. Особенно популярными среди полуголодных, измученных тяготами войны маргинальных элементов, вырванных из среды своего привычного обитания (солдат, матросов, временных рабочих в городах и т. п.), стали экстремистские лозунги большевиков «Долой войну!», «Заводы и фабрики — рабочим», «Земля — крестьянам», «Мир хижинам — война дворцам!». Содержание понятия «Отечество» обрело иной смысл, торжество которого толкало теперь на путь «разрушения до основания» всего старого, а не только самодержавия. Вырвавшийся из бутылки джип пустился в бешеный пляс. Идея государственности, считал А. И. Деникин, потерпела поражение даже в наиболее крепких районах России, например, в казачьих областях, впрочем, преимущественно в их верхах.

Вину за такую развязку в России Деникин возлагал на ее высшие эшелоны власти. В одном из писем невесте он тогда писал: «Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты».

Осенью 1916 г. в России, главным образом в столичных кругах, возникло несколько тайных организаций для подготовки к свершению дворцового переворота сверху в «безболезненной для государства форме». К М. В. Алексееву приезжали, в частности, представители думских (А. И. Гучков) и общественных (князь Г. Е. Львов, председатель Всероссийского земского союза) кругов с вопросом, как отнесется фронт к перевороту. Алексеев просил не делать этого, ибо фронт и армия могут не выдержать такого испытания. В ответ они обещали предотвратить его. Но сам Алексеев, узнав о готовящемся перевороте, вопреки присяге, не доложил об этом государю. Вероятно, он полагал, что разгром организации Гучкова и Львова вызовет в армии не меньшие потрясения, чем сам переворот.

Но когда отрекшийся от власти царь возвратился из Пскова в Могилев, чтобы проститься с чинами Ставки, Алексеев встретил его с уважением и вниманием, приказал не убирать его портреты. Видимо, это вдохновило бывшего царя, и он нерешительно сказал Алексееву: «Я передумал. Прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград». В вей, написанной им собственноручно, говорилось, что он согласен на вступление на престол своего сына Алексея. Алексеев взял телеграмму, но не отправил ее, ибо было слишком поздно: стране и армии уже объявили два манифеста. Телеграмма э^а, однако, потом куда-то бесследно исчезла. Но Деникину о ней рассказывал сам Алексеев. Ее читал также помощник начальника оперативного отделения Ставки полковник Д. Н. Тихобразов.

Сам же Деникин относится тогда к числу тех, кто выступал за устранение отживших принципов и методов управления страной эволюционным, а не революционным путем. Оп считал, что Россия, на три четверти темная и необразованная, еще не созрела для демократии как формы государственного устройства и политических свобод, а потому отвергал мечтания даже умеренных социалистов, наивно полагавших, что падение самодержавия чуть ли не автоматически повлечет их воплощение в жизнь. В письме Ксении Васильевне он сформулировал тогда свое главное кредо: «Моим всегдашним искренним желанием было, чтобы Россия дошла до этого путем эволюции, а не революции. Надежды не оправдались. Темные силы… ускорили развязку.

Теперь только одного нужно бояться, чтобы под флагом освободительного движения грязная накипь его не помешала наступающему успокоению страны… Какое счастье было бы для России, если бы «круг времен» замкнулся происшедшей в столице трагедией и к новому строю страна перешла бы без дальнейших потрясений».