Генерал Деникин

Деревня Камбретон когда-то подарила Деникину и истинного друга — крупного русского писателя образнейшей, самобытной манеры Ивана Сергеевича Шмелева. И отчество-то у него было, как у Тургенева. Шмелевское дарование таково, что он в 1930-е годы выдвигался на Нобелевскую премию, которую из эмигрантов все-таки получил Бунин. Питомец старообрядческой, купеческой, замоскворецкой семьи Шмелев и писал в очень народном, православном, благолепном ключе.

Шмелев пережил тяжелейшее потрясение, когда в 1920 году большевики, заняв Крым, расстреляли не ушедшего с Врангелем его сына-белогвардейца. А сам Шмелев, прежде чем вырваться в эмиграцию, пробыл в Алуште, в красном аду крымского террора еще два года, с трудом ускользая от чекистских облав. За границей в 1923 году он написал европейский бестселлер, книгу «Солнце мертвых», которая привела в трепет и таких закаленных, как Р. Роллан, Р. Киплинг, Т. Манн, Г. Гауптман. Она выдохнулась из-под необычайно заострившегося пера очевидца о «мертвой» большевистской России, «апокалипсисе наших дней», красном убийстве людей, от каких обреченно «пахнет тленьем».

Пережив эти ужасы, Шмелев отшатнулся от лагеря либералов, он религиозно углубился. Все это и связало его в Камбретоне со старевшим, а значит и «правевшим», истово православным Деникиным, который был старше Шмелева всего на год. Правда, была и другая причина, о которой рассказала мне М. А. Деникина.

«Расследовала» это Марина Антоновна гораздо позже. Шмелев, скончавшись в 1950 году, оставил душеприказчицей свою племянницу Ю. А. Кутырину, у которой был сын Юрий — ровесник Марины Деникиной. Шмелев воспитывал его и называл своим преемником. Когда обладательница шмелевских архивов Кутырина умерла, все бумаги перешли к Юрию Кутырину, который стал профессором. «Преемства» Шмелева он не оправдал, женился на итальянке, а архив знаменитого родственника забросил. Часть его оказалась у Деникиной-младшей.

Марина Деникина знала Юрия Кутырина с малых лет, потому что Деникины с И. С. Шмелевым, Юрой постоянно ездили вместе отдыхать на юг, вплоть до войны. Она и поныне с профессором-пенсионером Кутыриным переписывается. Марина Антоновна как историк была более внимательна к шмелевскому архиву и однажды разыскала в его бумагах рукопись Ивана Сергеевича, в которой вдруг обнаружила, как она выразилась:

— Стихи для мамы, довольно страстные...

Смутило это Марину Антоновну и потому, что писавший их в 1926 году ее 35-летней маме Шмелев тогда был женат на очаровательной русской простонародной женщине: «Русская баба, причесывалась вниз, в платочке ходила, чудесная была», — как хорошо запомнила ту М. А. Деникина. Она сделала фотокопию с этих стихов и послала ее Кутырину. Тот ответил:

— Дядя Ваня был религиозный... Но я вспомнил, как были Антон Иванович, его жена и дядя Ваня на юге, и вдруг твой папа разозлился на твою маму. Вероятно, она кокетничала с дядей Ваней.

Сама Деникина о «дяде Ване» говорит:

— Я обожала его!

Своей выстраданной глубиной Шмелев, видимо, притягивал женские души. Именно к нему обратились в 1928 году с просьбой о напутствии выпускницы Мариинского донского женского института, эвакуированного на сербскую землю. Иван Сергеевич им отвечал:

«Славные русские девушки!.. Великое выпадает на долю вам, Россия осквернена до сердца... От вас, чистых, охраненных от скверны, чем там заражены миллионы подобных вам русских девушек, плененных, духовно ослепленных, от вас зависит величайшее дело духовного возрождения нового поколения России. С Богом в душе, с Церковью, с верой, с памятью о загубленном чудесном, чистом... думайте о России, знайте о ней. Познавайте ее, бывшую, незапятнанную. Познавайте смрадную: на гноище ее... Вашему поколению выпадает великая работа освящать, очищать Россию. Мужчине — строить, вам — освящать...»

Как и многие «незапятнанные», Шмелев верил, что эти девушки понадобятся России. А снова потребовались в СССР в ближайшие 30-е годы совсем другие: убивающие таганрогские «сестры милосердия», такие, как чекистские «молоденькая девушка» одесситка «Дора», бакинская «товарищ Люба», рыбинская «Зина», пензенская «Бош».

В 1932 году А. И. Деникин, до этого стоявший в стороне от публичных дискуссий русской эмиграции, превращается в активного трибуна. Мельгунов воодушевленно оценил деникинский выход «в люди»:

«Если допустить, что личные свойства Антона Ивановича делали его положение подчас трагическим в годы гражданской войны, то эти свойства перевоплощались в величайшее благо для русской общественности в дни нашего тяжелого эмигрантского бытия, когда от всех нас требовалось большое напряжение воли, дабы не пал дух. Непоколебимая твердость и моральный авторитет бывшего вождя добровольцев служили как бы залогом нашей непримиримости к насилию, воцарившемуся на родине».

Деникин начинает в Париже читать публичные лекции о международном положении. О его первом докладе в марте 1932 года популярная эмигрантская газета «Последние дни», выпускаемая Милюковым, писала: