Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа

Аббас-Мирза принял грамоту, поднес ее с почтением к голове и положил на пристенок залы, возле которой стоял. После довольно продолжительного затем разговора с Алексеем Петровичем он весьма любезно отнесся к представленным ему чиновникам и кабардинским князьям и узденям посольской свиты. Вслед за сим Ермолов раскланялся с принцем, повернулся, тут же надел шляпу, что сделали и прочие, и прежним путем отправился домой.

На следующий день после описанной аудиенции у Ермолова обедали английские офицеры, которые, по выражению Мазаровича, играют в Персии ту же роль, какую в древности играли греки у сатрапов Малой Азии в эпоху Павзаниев. Вообще заметим, что посольство наше, поддерживая с англичанами самые дружеские отношения, любило в их сообществе коротать время и мало думало о других развлечениях среди далеко не симпатичного ему населения.

После обеда Ермолов отправился, по приглашению наследника, за город, где присутствовал на кавалерийском и артиллерийском учении. В особенности отличалась конница, заслужившая всеобщее одобрение. Об артиллерии, которой командовал Линдзей, нельзя было сказать того же; напротив, Аббас-Мирза высказал ей полное неудовольствие, так как из 18 орудий, из коих каждое сделало по шести выстрелов, ни одно не попало в цель. Но, несмотря на неприятное впечатление, произведенное этой неудачей, наследник все-таки был высокого мнения об артиллерии и на вопрос, сделанный послу, ожидал, по-видимому, вполне удовлетворительного отзыва. И действительно, Ермолов отнесся к образованию артиллерии и заведению регулярных войск с большой похвалой, но, не желая упустить случая задеть самолюбие Аббас-Мирзы, прибавил, как бы между прочим, что и кочующие племена, каковы туркмены, просили главнокомандующего в Грузии снабдить их несколькими орудиями. Услышав это, Аббас-Мирза не мог скрыть своего смущения, чем явно обнаружилось, сколько ему был неприятен прогресс в военном деле у давнишних и злейших врагов Персии.

По окончании учения наследник пригласил Ермолова в собственный сад, где в беседке, из которой открывался превосходный вид на город и его окрестности, был сервирован чай и шербет. Свита посольская находилась тут же, что крайне было неприятно Аббас-Мирзе, искавшему всегда случай унизить, в глазах своих соотечественников, русских и возвысить в них понятие о собственном величии и могуществе. Но Ермолов слишком хорошо понимал персиян, а потому всякую гордость и надменность с их стороны, в ущерб нашей чести и нашего достоинства, наказывал полнейшим и самым жестоким презрением. Так случилось и на этот раз. Когда все собрались в беседке и Аббас-Мирза выразил желание, чтобы посольская свита поместилась в соседней комнате, то Ермолов объявил, что он не только готов исполнить волю его, но выйдет с прочими и сам, причем отказался от чаю под предлогом, что он у нас в такое время не в употреблении. Затем, когда принц, раскланявшись, непременно хотел выехать из ворот сада первым, наш ординарец, по данному ему знаку, подвел лошадь одновременно и Ермолову, и они выехали через ворота вместе. Так проследовали они до города, где и разъехались по домам. Все это, разумеется, немало бесило персиян, но они умели скрывать свое неудовольствие, хотя не отставали от старых привычек.

Утром 23 мая Алексей Петрович, после приема Фетх-Али-хана беглер-бега, ездил с визитами к Мирзе-Абуль-Касиму и брату его Муса-хану, сыновьям Мирзы-Безюрга; вечером же отправился смотреть фейерверк, устроенный в его честь в замке наследника, которого самого при этом не было, потому, как было объявлено, он никого не желает стеснять своим присутствием. Зрелище продолжалось, впрочем, несколько только минут, так как ракеты, вензеля, фонтаны и разные другие вещи от слишком тесного и дурного их расположения вспыхнули все вдруг, причем произвели страшный треск и шум, а главное – заставили всех вдоволь наглотаться дымом. Персияне, однако же, не сознали своей ошибки и происшедшую неудачу оправдывали тем, что не желали испытывать терпение посла.

Между тем время шло, и Ермолов, видимо, стал томиться пребыванием в Тавризе; известий же о том, где и когда шаху угодно будет его принять, не имелось. Только 24 мая было получено письмо Мирзы-Шефи, коим посольство приглашалось в Тегеран к свадьбе двух принцев или, если по расчету времени оно не поспеет к сроку, то в Султанию, летнюю резиденцию шаха. Письмо было написано в самых дружеских выражениях и ясно свидетельствовало о том нетерпении, с коим приезд Ермолова ожидался при дворе и вообще всеми высшими лицами государства. То же самое подтвердилось и другими известиями от Мирзы-Абуль-Хасан-хана, который писал следующее:

«До тех пор, пока золотое знамя солнца будет освещать небесный стан, до тех самых пор да украсится лагерь вашей высокосановности знаменем могущества и да наполнится чаша вашей души вином радости и веселия!