Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа

Широкоплечие и усастые ветераны Преображенские выбили французов из гигсгюбельской позиции, а неустрашимые семеновцы штыками проложили себе дорогу у Геллендорфа; сюда почти перпендикулярно к Петерсвальдской дороге сходится другая, идущая чрез селение Макербах на Кенигштейн по ущелью, образуемому речкою Бар; по этой дороге могла даже удобно следовать неприятельская тяжелая артиллерия.

Оценив всю важность этого пункта, занятие которого французами могло иметь для нас самые гибельные последствия, Ермолов, со свойственными ему решительностью и проницательностью, остановив следовавшую к Петерсвальде гвардейскую артиллерийскую роту Ладыгина и лично расположив пушки этой роты на важнейших пунктах, приказал тотчас открыть из них огонь. Неприятель, двигавшийся по ущелью с тяжелою артиллерией, приведенный в замешательство этим неожиданным огнем, остановился. Французы, введенные в заблуждение фальшивыми донесениями лазутчиков насчет численности наших войск, еще более убедились после того, что мы их значительно превосходим в пехоте и артиллерии.

Так как надлежало, спустившись с гор, занять позицию у выхода их, то Ермолов приказал оберквартирмейстеру 2-го корпуса Гейеру расположить стрелков и пехоту в садах и виноградниках, находившихся на ноллендорфских высотах, и удерживать их по возможности долее, дабы дать остальным войскам время и возможность избрать позицию и удобно расположиться на ней. Но так как это приказание не было приведено в исполнение, а, напротив, французы, овладев высотами и расположив на ней свою артиллерию, открыли сильный огонь по отступавшим войскам, то Ермолов сказал Гейеру в присутствии Остермана: «Благодарите Бога, что я несколько моложе графа, а то бы я вас расстрелял здесь на месте»[70].

Остерман, будучи ранен в десятом часу утра 17 августа, сдал начальство над всеми войсками Ермолову, принявшему под свой щит все удары превосходного в числе неприятеля. Когда прибыл с кавалерией князь Дмитрий Владимирович Голицын, Ермолов поспешил явиться к нему, но этот отлично благородный человек сказал ему: «Победа за вами, довершайте ее; если вам нужна будет кавалерия, я охотно и немедленно вышлю ее, по первому вашему требованию».

К вечеру прибыл корпус Раевского; Ермолов, которому удалось уже отстоять поле сражения, просил его не высылать к нему на помощь никаких войск. Таким образом, слава этого блистательного подвига, имевшего столь огромное влияние на войну, есть исключительно достояние гвардии и ее предводителя. Император Александр, узнав об этом, сказал: «Ермолов укрепил за собою гвардию»[71].

Реляция об этом сражении была написана самим Ермоловым; относя весь успех дела непоколебимому мужеству войск и распоряжениям графа Остермана, он почти умолчал о себе. Остерман, прочитав ее, невзирая на жестокие страдания, написал весьма неразборчиво следующую записку, которая хранится у генерала Ермолова: «Довольно возблагодарить не могу ваше превосходительство, находя лишь только, что вы мало упомянули о генерале Ермолове, которому я всю истинную справедливость отдавать привычен; впрочем, с должным имею честь быть…»[72]

Когда флигель-адъютант князь Голицын привез графу Остерману знаки Св. Георгия 2-го класса, этот мужественный генерал сказал ему: «Этот орден должен бы принадлежать не мне, а Ермолову, который принимал важное участие в битве и окончил ее с такою славой»[73].

Прибыв в седьмом часу пополудни к Кульму в первый день знаменитой битвы, главнокомандующий Барклай приказал собрать военную думу для награждения отличившихся. Имея в особенности в виду дать Георгиевский крест покровительствуемому им офицеру квартирмейстерской части Диесту, называемому Ермоловым деистом, он дал предписание, в коем этот офицер был выставлен как руководитель и наставник графа Остермана во время боя. Один из старших членов думы Ермолов вошел по этому случаю к ближайшему своему начальнику Милорадовичу с рапортом, в коем, заступившись за честь графа Остермана, он опроверг в резких выражениях показания Барклая; вместе с тем он представил ему мнения членов думы, весьма неблагоприятные для Диеста.

Милорадович, имея в виду сделать удовольствие Барклаю, затерял с намерением этот рапорт; увидав Ермолова и объявив ему эту утрату, он приказал войти с новым рапортом, прося изменить содержание и смягчить выражения. Ермолов представил ему новый рапорт, который был лишь копией первого. Узнав о том, Барклай сделал строгое замечание Милорадовичу за допущение Ермолова входить с подобными рапортами; он при этом повторил свое требование относительно Диеста, подтвердил еще раз, что подвиги этого офицера с самого начала битвы и отличные советы, данные им графу Остерману, будто бы значительно содействовали к отражению неприятеля.