Генерал Ермолов

Вчера я был у Ховена. В первый раз слышал от него порядочную вещь. Он, жалуясь на неустройство в Грузии, сказал:

— Это удивительно! Хотят, чтоб здешний народ благословлял российское правление, тогда как употребляют всевозможные средства для угнетения его…

Злоупотребления столь велики, как никогда не были. Никогда столько взяток не брали, как нынче. Ермолов видит все, но позволяет наушничать и часто оправдывает и обласкивает виноватого. А сему причиною Алексей Александрович Вельяминов, начальник штаба Кавказского корпуса и друг командующего, к которому все сии народы, то есть грабители и взяточники, подбиваются. Он делает из Алексея Петровича все, что хочет.

Столь долгое пребывание главнокомандующего на Сунже подает мысль, что Грузия ему надоела, и что он хочет от дел отвязаться, отчего злоупотребления увеличиваются и народ ропщет»^{438}.

Бескорыстный до щепетильности Алексей Петрович и в высшей степени честный и благородный его племянник гражданский губернатор Грузии Роман Иванович Ховен не могли за всем уследить. К тому же дядя часто и подолгу бывал на Северном Кавказе, поручая дела другу и начальнику штаба корпуса генералу Вельяминову, а тот, ничуть не стесняясь, запускал обе руки в казну наместничества, подрывая авторитет главнокомандующего.

Вначале, когда Ермолов только что появился в Тифлисе, прежняя бюрократическая машина дала сбой, начала пробуксовывать, но за время его пребывания в Персии она раскрутилась и двинулась в прежнем направлении. Судя по всему, важную роль в реанимации ее сыграл генерал Вельяминов, имевший связи в Петербурге, без которых казнакрады и взяточники в Грузии не могли бы развернуться, как говорят, на всю катушку.

А вот у Алексея Петровича отношения с петербургской властью сразу не заладились. Он признавался Арсению Андреевичу Закревскому:

«До сего времени я как солдат не имел дела с министрами и не знал, что Бог за грехи рода человеческого учредил казнь сию. Теперь собственные опыты научили, однако же, и тому, что природа не особенных людей в министры приуготовляет»^{439}.

Нет, не особенных, но разных. Среди них бывали люди очень талантливые и не очень, но бывали и откровенно бездарные. Своего отношения к последним наш герой не скрывал. Арсений Андреевич упрекнул его однажды в прямолинейности, из-за которой у него не ладились отношения с людьми. Соглашаясь с другом, Алексей Петрович пояснял:

«Справедливо выговариваешь мне, что я со всем светом перебранился и что неприятелей у меня число несметное. Слушаю твой дружеский совет и начинаю смягчаться.

Ты не знаешь, что с министром юстиции имею я приятельскую переписку, правда, пишу ему чрезвычайно редко. С министром полиции у меня самые сладкие приветствия взаимные, министр финансов ко мне неблагосклонен, но если то от гордости, то не будет ему пощады, и я знаю то, что самое счастливейшее царствование Александра не сделает его лучше, чем он есть… уважать Гурьева нельзя по приказу… Я повинуюсь тебе, и ему даже пишу комплементы и всему достохвальному его семейству, то есть графу Нессельроде[2], который точно человек прекраснейший, но я не виноват, что имею с ним дело как с министром. На обеде, завтраке, при устрицах я всегда ему приятель; по службе Государю я требую не одной только любезности»^{440}.

Редкий сановник был так непопулярен в России, как граф Гурьев. «Комплементы» Ермолова, письма которого поступали в канцелярию Министерства финансов, пересказывались её чиновниками как анекдоты. Поэтому Дмитрий Александрович просил «Проконсула» Кавказа писать ему только партикулярно, то есть официально и по форме.

По свидетельству князя Петра Владимировича Долгорукова, когда граф Дмитрий Александрович ушел, как сказали бы сегодня, на заслуженный отдых, в день Святой Пасхи все говорили: «Христос воскрес — Гурьев исчез!»^{441}

Скажите на милость: могли ли у Алексея Петровича сложиться хорошие отношения с такими министрами? Со времен офицерской молодости он чувствовал свое превосходство над бездарностями, которых и тогда бы немало. Сослуживцы молили Бога, чтобы он, наконец, получил чин генерала и оставил их в покое. Не понимали они, что не от чина эта нетерпимость — от характера, унаследованного от матушки Марии Денисовны.

Усугубил отношения Ермолова с министрами один коварный поступок государя. Написал однажды Алексей Петрович откровенное письмо Александру Павловичу, в котором подверг резкой критике положение в гражданском управлении России, а он возьми и передай его в те самые ведомства, на которые жаловался наместник. Арсений Закревский, узнав о содержании этого послания, отчитал друга...