Генерал-фельдмаршал Голицын

Старый боярин сразу вспомнил свою должность кравчего[4] и самолично налил княгине кубок ренского, отцу Афанасию водочки анисовой, себе двойной царской. Князю Дмитрию немец-умелец налил настоечки клюквенной, себе же водки самой простой, хлебной и оттого самой крепкой.

Сестрицы баловались медами и морсами, а сидевшему в конце стола Мише дали сбитень.

«Как маленькому налили!» — сердито подумал он, но виду не подал — хорошо еще, что в этом году маменька за большой стол пустила, а не держала в детской вместе с Мишуткой Меньшим. Да и боле всяких водок, вин и наливок интересовал его разговор во главе стола между боярином и старшим братом.

— Что же вы, однако, от одного пожарного смрада от Конских вод сразу назад в Россию завернули, даже ни одного татарина в степи не завидев? — с усмешкой пытал боярин Дмитрия Михайловича.

— А оттого и повернули, что убоялись наши воеводы лютого степного пожара, да и фураж с провиантом в поход забыли прихватить! — с горечью отвечал князь Дмитрий, у которого и сейчас перед глазами стояли солдаты войска Василия Голицына, которые под жгучими лучами бреди по выжженной степи, полуголодные, разномастно одетые, небритые и неумытые, выставив вперед брады, яко некие лесные лешие. И всем хотелось одного: пить! пить! А воды не было. Месяц, пока войско тащилось по степи от пограничной речки Самары до Конских вод, не выпало ни одного дождичка.

— Кто же степь-то зажег? Неужто казачки по приказу гетмана Самойловича, как о том твой Васька на всю Москву ныне трубит? — Борис Алексеевич рассорился со своим знаменитым родственником еще до похода, тогда же и перешел на службу в малый двор к царю Петру.

— Кто его знает, кто степь зажег, может, и гетманские черкесы. Они у нас в разъездах впереди сторожевого полка скакали. Ну а какие у них порядки — дело известное: на ночь обязательно костерки разожгут, а как напьются горилки, костерок и потушить забудут. А степь в такой зной, что порох, бросит казак искру с люльки — тут тебе и пожар. Так что, может, и без приказа гетманского пожар в степи могла учинить казацкая вольница. — Князь Дмитрий отодвинул сладкую клюквенную и налил себе крепкой боярской, выпил одним духом — полегчало.

Но Борис Алексеевич, который тоже не пропускал своей чарки, по-прежнему не отставал:

— Ну, хорошо, степь загорелась, а отчего вы без провианта в поход отправились? Иль у вас обоза не было? И кто это надумал — без съестных запасов в трехсотверстный поход идти? — Язвительности боярину было не занимать.

— Отчего же, обоз был великий, поначалу — в двадцать тысяч телег. Да, окромя боевых запасов, воеводы и начальные люди в обозах свои запасы и даже своих полюбовниц везли, — поморщился князь. — С провиантом же большой воевода и впрямь оплошку дал: выдали в Белгороде солдатам муки на два месяца вперед, чтобы сами себе хлеб пекли, да тащить-то на себе кули с мукой и мушкет с зарядами куда тяжело. Солдаты муку еще на Украине-то или проели, или разменяли на кур и сало. Вот и остались в степи без хлеба. Конечно, Василий Васильевич на купчишек надежду имел. В начале похода-то маркитантов и маркитанток было видимо-невидимо: навезли и колбас, и сала, и яиц, и другой снеди, но боле всего — водки. Но как начались пожары в степи, все эти квасники и бражники первыми и разбежались.

— А вообще много в походе нетчиков-то было? — с толком продолжал расспрашивать Борис Алексеевич. Недаром сам был при наборе войск и ведал, как многие дворянские недоросли скрываются в нетях, не являясь на царскую службу.

— Да уже в Белгороде, почитай, несколько тысяч на службу не явились. И добро бы поселенные солдаты или рейтары, так нет же — коренные дворяне! — разгорячился то ли от выпитого вина, то ли от печальных воспоминаний князь Дмитрий. — Бирючи[5] трижды поход объявляли, из Москвы грозный царский указ разослали, что отнимут у нетчиков их поместья, а все одно — в поход не спешили, а посланным гонцам ответствовали: «Дай бог Великим Государям служить, только бы сабель из ножен не вынимать!» А явятся: лошади — клячи худые, сабли тупые, сами безодежные, строю не обучены, иные и стрелять не умеют. В походе от них один шум и крик! Погрозятся прадедовскими саблями и укроются за пехоту. Вот тебе и все нынешнее дворянское ополчение.

— Да ты кушай, Митя, кушай, не то за разговором-то ничего не ешь! — Софья Матвеевна смотрела на своего старшего с тревогой: ишь похудел, ямочки на щеках исчезли, лицо стало костистое, суровое и — страшно признаться — совсем чужое. И Софья Матвеевна все подкладывала своему старшенькому и грибочков маринованных, и икорки, и осетринки — надо же, какие беды Митенька в том глупом походе претерпел.

Меж тем Ермолаич не без торжества доставил из поварни жареного поросенка с гречневой кашей.

— Ай да Матрена! Умеешь ты поросенка приготовить! — Борис Алексеевич самолично воткнул в поросенка охотничий нож. И, обратясь к князю Дмитрию, заметил не без насмешки: — Вот кого твоему большому воеводе в походе не хватало — вашей Матрены.