Следующей была Ахматова. Ну понятно, «Сероглазый король», «Так гладят кошек или птиц», еще какие-то стихи, по тем или иным причинам не годящиеся для Светкиного письма и забракованные, а потом вдруг, нежданно-негаданно:
Ух ты! Анечка удивилась и встревожилась и непонятно чему обрадовалась.
Ничо себе! Это… Это что же такое? Что? Как это так получается?
«Но ины-ым открыва-ается та-айна», — вслух произнесла, почти пропела Анечка. И мне тоже, и мне открывается! И на мне почиет, я прямо чувствую: почиет!
Ей становилось странно и чуть-чуть страшно.
Любопытно, насколько сама-то Ахматова понимала, что это за тайна такая и о чем вообще речь? Или как у Набокова — та-та, та-та-та-та, та-та? Точнее не скажешь.
К концу этого знаменательного дня все восемь стихотворений Анны Андреевны Анечка знала уже наизусть и медленным торжественным шепотом декламировала, лежа в кровати и глядя куда-то гораздо выше потолка:
— Какое нам в сущности дело… что все превращается в прах!..
Даже даты ахматовских рожденья и смерти сразу и навсегда запомнила, а на следующий день на первой же перемене помчалась в библиотеку, но — увы — ее любимая библиотекарша захворала, и дверь была заперта.
После школы, не заходя домой, Анечка отправилась в клуб папиной части. Там таинственная Ахматова быстро нашлась. Прибежав домой, Анечка, полная сладостных предвкушений (прямо как отец с Каллас), раскрыла книжечку наугад, почти посередине:
Чо-то не то… И при чем тут Чечня?.. Анечка недоуменно взглянула на обложку и одновременно расстроилась и обрадовалась. Ну конечно! Ахматова, да не та! Впопыхах она не посмотрела внимательно, а глупая библиотекарша просто ничего не понимала, как папа говорит — ни уха ни рыла! Это был сборник стихотворений Раисы Солтмурадовны Ахматовой, народной поэтессы и даже председателя Верховного совета Чечено-Ингушской АССР.
Кстати, Травиата Захаровна эту книгу прочитала потом с удовольствием и посетовала, что вот у всех горских народов есть большие всесоюзно прославленные поэты: в Дагестане — Расул Гамзатов и Фазу Алиева, в Кабардино-Балкарии целых три — Алим Кешоков, Кайсын Кулиев и Инна Кошежева, вот и у чеченцев своя Ахматова, а у осетин — только классический Коста Хетагуров. Он, конечно, несравнимо выше и лучше всех перечисленных, но все-таки совсем не современный, дореволюционный еще.
А Анечка на следующий день отправилась к зловредной библиотекарше из Дома офицеров.
— Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, у вас есть стихи Ахматовой? Анны, — уточнила Анечка.
— Что-о?! — Грымзу аж передернуло всю, как током.
Но дочь Бочажка была, как вы знаете, не робкого десятка.
— Стихи Анны Ахматовой! — твердо проговорила она и с унынием подумала: «Щас скажет — тебе еще рано — и предложит почитать „Буратино“».
Но ответ оказался гораздо интереснее. Библиотекарша долго смотрела Ане в глаза, дожидаясь, очевидно, что наглая девчонка их отведет, а потом прошипела:
— А ведь комсомолка, наверное… Комсомолка?!
— Комсомолка, — ответила Анечка и уже довольно грубо повторила: — Так есть стихи Ахматовой?
— Нет!! Нет и не будет!!
Ошибаешься, дура старая, еще как будут. И не то еще будет.
А в конце этой судьбоносной недели вышла наконец на работу заведующая школьной библиотекой, в которой, впрочем, Ахматовой тоже не оказалось, но огорчение Анечки тут же сменилось нетерпеливой надеждой, когда библиотекарша, почему-то понизив голос и многозначительно улыбнувшись, сказала:
— Но у меня дома кое-что найдется.
После уроков, забежав домой, чтобы предупредить маму, Анечка впервые (хотя приглашалась не раз) отправилась в гости к Римме Геннадиевне — так звали баловавшую ее библиотекаршу и по совместительству учительницу домоводства.