Генерал Иван Георгиевич Эрдели. Страницы истории Белого движения на Юге России

Показателем того, что военная карьера стала уделом его жизни в некотором смысле по недоразумению, могут его высказывания, в множестве разбросанные по страницам записок. Уже в марте 1918 года он проявляет стремление каким-то образом устраниться от участия в конфликте, и он тоскует по России, хочется вернуться, «жить для себя, а не для политики, не для борьбы идей»[246]. Вот его запись от 11 апреля 1919 года:

«…До чего мне опротивели эти все скитания, риски жизнью, бои и походы и т. д. Ну просто я мученик каждый раз, когда мне надо идти вперед, соприкасаться с противником, вступать в перестрелку и т. д. И только потому, что беру на себя, и потому, что иначе нельзя, я все исполняю. <…> И я буду Бога благословлять, когда буду наконец изъят из этой гражданской войны»[247].

И когда ему так надо в Екатеринодар, но путь проходит по волнующемуся Тереку, он понимал, что можно попытаться прорваться в группе хорошо вооруженных офицеров, но эти желания гасились неохотой опять скакать, стрелять, рисковать. 23 февраля 1919 года он записал:

«На железной дороге, там, где восстанавливают путь, чуть ли не сражение сегодня. Уж мне туда никак не стоит ехать. Завтра вечером двинусь на пароход»[248].

Ивану Георгиевичу претит жестокость этой войны. Он многое пережил уже в 1917 году – арест в Бердичеве, быховское сидение, бегство на Дон. Но спустившееся во время Ледяного похода в самую людскую гущу насилие больно било по основам его культурного опыта:

«Какое-то людское самоистребление, ужасно, поймают большевика, убьют, поймают нашего – тоже убьют; причем наши еще отпускают в сомнительных случаях, а большевики приканчивают всех, почти без разбора» (18.03.1918)[249].

Он описал ситуацию, что ему приходится жить в хате у крестьянина, у которого корниловцы при проходе два месяца назад расстреляли сына. И вот он должен палачей своего сына принимать, кормить, поить – это ужасно. Не раз он подчеркивает в дневнике, что несет свой крест по обязанности: