Генерал Карбышев

Однажды я рассказал ему о своем пленении при отступлении советских войск в 1941 году. Выслушав меня внимательно, он сказал: „Плен — страшная штука, но ведь это тоже война, и пока война идет на Родине, мы должны бороться здесь“.

Затем, помолчав немного, он обнажил впавшую, костлявую грудь и вытащил из-за пазухи потертый газетный листок. Это была листовка югославских партизан с обращением к немецким солдатам. В ней говорилось о положении на советско-германском фронте, о стремительном наступлении союзных войск, о бессмысленном сопротивлении германской армии.

Я был озадачен, откуда он мог достать такую листовку. Оказалось, что свежие листовки и газеты проникали в лагерь через целую цепочку людей, начинавшуюся от команды, обслуживавшей крематорий и почти изолированной от всех заключенных. Заключенные-смертники, работавшие при крематориях, занимались сортировкой вещей, отобранных у людей, которых присылали на уничтожение. Среди вещей они находили всякую литературу и наиболее интересную приносили в лагерь. Так доходили к нам вести со всего мира.

Прочитав до конца листовку, Д. М. Карбышев бросил ее в горящую топку под котлом, где кипятилось белье.

Как-то во время одной из поверок Шварцхубер (лагерфюрер Биркенау) пожаловал в блок к русским. Знаком поднятой плети он вызвал Карбышева из строя. И тогда мы как бы в первый раз увидели перед собой генерала. Перед нами стоял среднего роста, чуть сутулый, поседевший человек. Его открытое лицо со следами перенесенной оспы было изрезано глубокими морщинами. Он смотрел на строй русских печальными глазами, изредка переводя взгляд на длинную фигуру коменданта лагеря.

— Умная птица, да не на то место села, — на ломаном русском языке завопил немец.

Но эти слова не тронули генерала, он молчал.

— Не хотел жить в отеле, пропадай в конюшне, — окриком закончил свое изречение лагерфюрер.

В это мгновение к строю подошел, как видно было по щегольской одежде, более важный офицерский чин. Гитлеровцы, как истуканы, повернулись лицом друг к другу, выбросив вперед правые руки. То было их приветствие в знак особой преданности фюреру. Подошедший оказался бывшим комендантом общего лагеря Рудольфом Гессом. Не опуская руки, он ткнул кулаком Карбышева в грудь. Карбышев подался назад, но не упал, его подхватили подоспевшие товарищи и помогли встать по команде „смирно“.

— Итак, Карбышев! — зычно заорал Гесс.

В ответ на это наш генерал только чуть приподнял подбородок. Видимо, недовольный таким знаком приветствия русского, Гесс еще долго и возбужденно что-то говорил, кривлялся и размахивал руками. Из всего сказанного мы поняли только издевку над Карбышевым. Затем Гесс поднял расцвеченный золотыми кольцами указательный палец и не замедлил выпалить известную для всех нас фашистскую тираду: „Работа сделает тебя свободным через крематорий!“ На этом кончилась аппельповерка»[21].

До Карбышева дошли сведения, что положение в женском секторе Биркенау гораздо тяжелее, чем в мужском.

Многие матери были с малолетними и грудными детьми. Случайно или злонамеренно их бараки расположили в непосредственной близости с газовыми камерами и крематориями. «Штубовые» — комнатные надзирательницы — строили несчастных, измученных, полуголых узниц на поверку по нескольку раз в день. Никого не щадили: ни старух, ни детей. Полагалось стоять, неподвижно на расстоянии вытянутой вперед руки и не прижиматься друг к другу, не двигаться и не разговаривать. Блоковая за малейшую провинность ставила женщин на колени минут на пятнадцать. Это на первый случай. Второе ее замечание означало, что наказанная должна оставаться на коленях с поднятыми вверх руками все время поверки, т. е. в течение двух часов. Особенно мучительно было переносить такое наказание осенью и зимой, когда приходилось стоять голыми коленями в холодной грязи или на снегу. Часто бывало, что на том месте, где на поверке стоял живой человек, к концу ее лежал труп.

Фашисты и их пособники, начиная от «штубовых» и до коменданта, внушали обреченным женщинам и детям, что они попали в лагерь смерти, откуда нет выхода. Про дом и свободу надо забыть, следует забыть и свое имя, фамилию, а помнить только клеймо — лагерный номер.

Обычно после окончания поверки в карантинном лагере заключенных гнали на так называемую «визе» — лужайку. Это был пустырь, где раздетые узницы и дети мерзли целый день. В блок их не пускали — там соблюдались чистота, тишина и порядок. Некоторые женщины, чтобы согреться, сбивались в кучки или прятались в уборных, но оттуда их выгоняли, избивали палками, обливали водой. Только после вечерней поверки разрешалось заходить в блок, получать хлеб и залезать на свои нары.

Все, что заставляли женщин делать, было им не по силам и приводило к массовой гибели узниц.

Чтобы поддержать их морально и поднять дух и волю к борьбе, Карбышев написал к ним письмо-обращение. Насколько велико было воздействие этого письма, запомнила вырвавшаяся из Освенцима учительница из Орловской области партизанка Нина Савельевна Гусева: