Генерал Карбышев

В начале февраля партию заключенных пригнали из Хейнкеля в главный лагерь и втолкнули в барак № 36 — изолятор для русских. Лечь никто не мог. На каждом месте трехъярусных нар сидело по два-три человека. В течение дня в барак все приводили новых людей. Вечером, после поверки, привели еще несколько пожилых заключенных и среди них двух стариков. Оставшись без места, они присели на нижнем ярусе нар, которые уже были заняты тремя молодыми узниками. Старики все время о чем-то оживленно разговаривали по-французски, причем один из них называл другого «мсье женераль». Неожиданно «мсье женераль» обратился к своим соседям по нарам на чистом русском языке и спросил:

— Ребята, не найдется ли у вас чем разрезать хлеб?

У одного парня оказалась ложка с остро заточенным концом. Он дал ее старику.

А через несколько минут беседа уже была общей. Старик расспрашивал своих соседей, кто они, откуда и долго ли находятся в Заксенхаузене.

Ребята оказались украинцами: Роман Червинский из Львова, Дмитрий Павленко из Винницы, а Иван Друль — колхозник из Дрогобычской области.

— А вы кто такой, дидусю? — робко спросил Роман.

— Советский генерал-лейтенант Дмитрий Михайлович Карбышев, — произнес старик неожиданно твердым, помолодевшим голосом.

Вот когда начался по-настоящему нескончаемый разговор. Парни сразу же потеснились, устроили возле себя генерала. И пошли расспросы…

Узники, попавшие в Заксенхаузен всего несколько дней тому назад из какого-то лагеря под Познанью, уверяли, что слышали артиллерийскую канонаду, когда их эшелон стоял на станции Франкфурт-на-Одере. Дмитрий Михайлович подтвердил: вполне возможно, так как сейчас советские войска находятся не дальше чем в 150 километрах от Берлина.

— Они еще нас нагонят! Вот увидите, хлопцы! — убежденно сказал генерал.

В лагере пробили отбой. Разговор оборвался на полуслове.

Уснули так, как сидели — согнувшись, обхватив колени или примостившись впритык к соседу.

Последний шаг в бессмертие

В Заксенхаузене 13 февраля шел снег.

Сразу же после поверки всем заключенным выдали по полулитровому черпаку похлебки и дорожный паек: 400 граммов хлеба и 30 граммов свекольного мармелада. После раздачи пайка узников загнали в отдельную загородку из колючей проволоки.

Когда стало светло, их построили в колонну и погнали на станцию Ораниенбург. Тут был сформирован эшелон из товарных двухосных вагонов для перевозки скота.

На станции узников снова пересчитали, разбили на группы по 110 человек, подвели к вагонам и приступили к погрузке. В каждом вагоне напротив дверей стоял конвой: три эсэсовца, вооруженные автоматами и толстыми дубинками.

Карбышев вместе с Романом Червинским, Дмитрием Павленко, Иваном Друлем и старым французом попали в один вагон.

На двери его мелом был обозначен № 13.

Теснота, духота, холод. Ехали, прижавшись плотно друг к другу, сидя. О том, чтобы лечь, и речи не могло быть. Если кто-нибудь хотел повернуться, он вынужден был тревожить окружающих. Но двигаться никому не хотелось: боялись терять силы, лишиться соседского тепла. Ни у кого не было теплой одежды.

Паек, выданный перед отправкой, давно съели. Но страдали не столько от голода, сколько от жажды. Лучше было тем, кто сидел у стен вагона: они могли слизывать изморозь, которая оседала на внутренних стенках.

Под вечер становилось еще холодней. В полумраке тускло мерцал единственный фонарь. Трое конвойных эсэсовцев, закутанных в длинные шубы, часто отодвигали дверь вагона, и тогда колючий холод, врываясь с ветром, пронизывал людей насквозь.

В первую ночь в вагоне умер больной бельгиец. На следующий день умерло еще двое — старый француз и шестнадцатилетний поляк.

Трупы сложили у стенки вагона.

Днем становилось теплее, но все более усиливался голод. У Ивана Друля был еще хлеб, который ему дали в Заксенхаузене друзья, работавшие на кухне, а у Дмитрия Михайловича оставалось несколько сухарей. Они поделили хлеб, сухари и съели. Дмитрий Михайлович ел очень мало — видно было, что он серьезно болен. На его ногах открылись старые раны. В ревире Хейнкеля их подлечили немного, а от холода они снова открылись. Он упорно растирал ноги, чтобы согреться, и, несмотря на сильные боли, держался стойко, подбадривая спутников.

— Не страшно, что нас везут. Увидим еще один лагерь, новых людей. Ведь все равно через несколько недель советские войска займут Берлин. Война идет уже на немецкой земле, и в Германии не осталось такого места, которое через какой-нибудь десяток дней не займут наши или союзные войска. Главное, ребята, не унывайте, — говорил Карбышев.

Ночью эшелон подолгу стоял на запасных путях каких-то станций. На рассвете 16 февраля, когда поезд тронулся, сквозь приоткрытую дверь узники увидели, что они проезжают через большой город. На стенах домов удалось прочесть написанные большими буквами рекламы и объявления. Это был австрийский город Линц, и всем стало понятно, что их везут на восток. Дмитрий Михайлович, как и все заключенные, тоже стал более оживленным.