Генерал Коммуны

— Нам необходима диктатура! — настаивал один. — Пускай Комитет общественного спасения берет всю власть в свои руки!

— С тем чтобы завтра выскочил какой-нибудь новый Наполеон? — отвечал другой.

— Лучше хромать, чем сиднем сидеть, — сказал Урбэн Домбровскому и направился вдоль прохода к сцене.

Встреча с Урбэном обрадовала и опечалила Домбровского. Кожевник очень изменился с тех пор, как они виделись в последний раз. Смерть старшего сына как-то разом состарила его. Обычная, его порывистость сменилась мрачной сосредоточенностью, огонь ушел внутрь, раскаляя его неутолимым, бессонным раздумьем.

— В Коммуне есть и большинство, и меньшинство, и наш брат рабочий, и журналисты… А единства у них нет! — так начал Урбэн свою речь, сразу остановившись на том главном, что присутствовало в какой-то степени в речи каждого оратора. — Нет у них никакого единства! Гражданин Варлен сам по себе хороший революционер. И Делеклюз честный революционер. Все порознь они славные патриоты. А соберутся вместе — глядишь, ничего не выходит, тянет кто куда. Отчего так? Вот тут про диктатуру… Я согласен — мы все желаем сильную власть. Но шалишь, я ее никому не доверю, кроме нас с вами, пролетариев.

Он не выбирал слов, он ухватывал первые попавшиеся, и если бы он говорил о чем-нибудь другом, его невозможно было бы слушать. Но то, что он хотел передать, не нуждалось в красноречии. Каждому казалось, что еще минута-другая, и он сказал бы то же самое вместо Урбэна.

— А так, что… мы страдаем и бессильны действовать. Нам нужен союз рабочих. Вот! — Он поднял над головой огромную руку с растопыренными пальцами и медленно свел их в кулак.

Подошел Фавье. Пора было ехать.

— Да-да, — сказал Домбровский, — надо ехать, — и не тронулся с места.

Восстание в Польше… Раздоры в Центральном комитете… Если бы тогда «красные» имели свою партию, восстание победило бы… Отсюда, из рабочего клуба Бельвилля, он вдруг увидел ошибки своего прошлого…

Председатель поставил на голосование резолюцию с требованием объединить рабочие клубы Парижа в одну политическую организацию.

Домбровский поднял руку вместе со всеми.

Никогда еще Фавье не видал его таким возбужденным. Как будто Домбровский поднял обычное забрало холодного спокойствия, и на Фавье глянуло его живое, настоящее лицо.

Провожая их, Урбэн напомнил Домбровскому о своем младшем сыне Морисе.

— Я тебе уже сказал, — с мягкой решимостью ответил Домбровский, — ему шестнадцать лет, рано.

Урбэн взял Домбровского за локоть.

— Я понимаю. Но хуже, если он сунется сам…

— А мать вы спрашивали? — сердито спросил Домбровский.

— Если бы твоему сыну было шестнадцать лет, — сказал Урбэн, — пустил бы ты его?

Если бы Янеку было шестнадцать лет… Он попробовал представить Янека большим — темный пушок на верхней губе, длинную тонкую шею…

— Фавье, пишите, — хмуро сказал Домбровский. — Командиру учебного легиона. Зачислить Урбэна Мориса, шестнадцати лет, рядовым.

Он расписался, вырвал листок из блокнота, отдал Урбэну.

Кони взяли с места крупной веселой рысью. Париж еще не спал. Освещенные разноцветные окна домов походили на беспорядочно развешанные по каменным стенам картинки в одинаковых рамках. На набережной Сены сидели неизменные рыболовы, гипнотизируя свои поплавки. Извечные весенние парочки, ища уединения, уходили до самых окраин.

Домбровский посмотрел на часы и, ничего не говоря, круто повернул в сторону ворот Майо. Фавье насторожился.

Начались пустынные, темные бульвары. Гневные силуэты развалин тянулись к небу. Всадники придерживали лошадей, спотыкающихся среди выбоин и камней. Под копытами хрустело битое стекло. Сквозь переплеты окон обгорелых, разбитых домов навылет сверкали звезды.

Подъехали к городской стене. Здесь проходила линия укреплений Коммуны. Снаряды, свистя, ложились совсем рядом. Вспышки выстрелов версальских батарей подбрасывали темноту куда-то вверх, но она тотчас падала еще более черной, густой. Домбровский, привстав на стременах, застыл в непонятном для спутников ожидании. Кони пугливо прядали ушами.

Фавье раскурил трубку, выражая полное безразличие к близким разрывам. Очевидно, Домбровский, воодушевленный услышанным в клубе, решил не считаться с мнением КОС. Ну и чудесно! Ворота будут открыты, и версальцев заманят в ловушку. Фавье был рад, ему самому теперь решение Комитета казалось непростительно трусливым. Он живо представил себе — мимо них, в этой кромешной тьме, спотыкаясь, движутся колонны версальцев. На перекрестке их ждет баррикада с заряженными орудиями. Отсюда из развалин нацелены десятки митральез, сотни шаспо. Взлетает ракета. Трах! Лавина огня обрушивается со всех сторон в каменное ущелье улицы. Летят гранаты, рвется картечь. Версальцы мечутся, падают, кричат… А Домбровский? Проклятье!

Как бы перехитрить версальцев и спасти Домбровского перед началом сражения?

«А что, если вместо Домбровского поведу версальцев я? — вдруг подумал Фавье. — Наплету им, что Домбровский ранен, то да се, — он расхохотался. — Какой простой выход! Мне небеса открыли этот путь!»