Генерал Коммуны

— Генерал Домбровский пал на баррикаде улицы Мирра, убитый версальцами. Шпионы сеяли среди коммунаров слухи о его измене. Некоторые подозрительно относились к Домбровскому, потому что он был иностранцем. Но солдаты всегда верили ему, а солдаты никогда не ошибаются в своих чувствах. Мы с гордостью заявляем всему миру: да, нами командовал Ярослав Домбровский, талантливейший генерал и великий революционер польского народа! Его жизнь и смерть чисты и прекрасны. Кто слаб сердцем, кого точит сомнение, страх, пусть вспомнит человека, который не знал ни страха, ни позора отступления. Он был факелом, героем Всемирной республики! Прощай, наш друг! Не считай, что ты умер на чужбине. Спасибо тебе, гражданин Домбровский. Спасибо тебе, польский народ, за такого сына.

Близкие и далекие разрывы снарядов беспорядочно вставляли точки в речь Вермореля. Нервная спазма перехватила ему горло, он остановился, но тысячи глаз, устремленных на него со всех концов площади, вернули ему силу.

— Домбровский боролся и пал за наше дело, как за свое, так неужели мы, парижане, сдадимся? — проникновенно спросил Верморель.

— Нет! — всплесками прокатился крик.

— Пусть не панику сеют бомбы версальцев, пусть они сильнее разжигают наше мужество и гнев. Нет с нами живого Домбровского, но с нами его ненависть, его вера! Теперь мы твердо знаем, что пролетарии всех стран до конца вместе. Поклянемся же над его телом, что мы уйдем отсюда только затем, чтобы победить или умереть.

— Клянемся! — крикнула площадь, заглушая грохот канонады, потрясая поднятыми вверх огнями факелов, ружьями, фуражками, кулаками.

И они сдержали свою клятву.

Баррикада, возведенная на улице Мира со стороны Плас Опера.

Группа коммунаров у поверженной Вандомской колонны.

Победа побежденных

После жестоких боев версальцы захватили ратушу. Управление Коммуны эвакуировалось в восточные предместья, в мэрию XI округа.

В библиотечном зале мэрии Делеклюз собрал членов Коммуны и высших командиров. Он молча следил, как они входили, стряхивая песок и грязь с мундиров, и рассаживались за длинным столом — спокойные, сосредоточенные. Вдоль стен, в маленьких нишах и на высоких стеклянных шкафах, стояли мраморные бюсты великих французов. Делеклюз подумал, что старый Вольтер, и Дидро, и неистовый Марат, и неунывающий Беранже, и Расин могут гордиться его товарищами.

Секретарь Коммуны Арно отмечал в списках отсутствующих.

— Ранвье?

— Он на Бют-Шамоне устанавливает артиллерию.

— Риго?

— Убит у Пантеона, — сказал Варлен. — Я только что оттуда.

Голова его была перевязана. Из-под потемневшего от копоти и крови бинта возбужденно блестели глаза.

— Пиа?

Молчание.

— Сбежал, — раздался наконец чей-то презрительный голос.

— Франкель?

— Он отправился кажется к Врублевскому, — ответил кто-то.

Арно не расслышал. Пальба с кладбища Пер-Лашез заглушала все звуки.

— Закройте, пожалуйста, окна, — попросил Арно.

Трудно было удивить хладнокровием собравшихся здесь людей. Поведение Арно, привычно склонившегося над бумагами, не удивляло, а создавало обстановку спокойной серьезной работы. Коммуна жила, несмотря ни на что. Это собралась не измученная, отчаявшаяся горсточка храбрецов-фанатиков, это заседала Коммуна Парижа.

Когда Делеклюз заговорил, все затаили дыхание — настолько тих был его слабый старческий голос. Некоторые слова можно было угадать только по движению губ. Но там, где отказывал слух, помогало сердце. Они понимали каждое слово Делеклюза. Он сказал, что еще не все погибло. Еще можно держаться.

Пафос его был старомоден. Так держались ораторы Конвента. Казалось, он явился оттуда, из времен Великой Французской революции.

Глаза его горели, он протянул дрожащую руку, как бы поддерживая надежды, энергию и веру сидящих перед ним людей. Они встали и зааплодировали великолепному примеру долга и мужества. Надежды не было, но чувства долга и ненависти возродили в их усталых сердцах энергию.

Варлен ушел на самый тяжелый участок — площадь Шато д’О.

Верморель верхом на лошади уехал отыскивать подкрепления. В эти часы его можно было видеть повсюду: он появлялся на баррикадах, среди артиллеристов, в госпиталях. Он шутил, подбадривал, помогал. От знойного солнца некуда было скрыться, лошадь его вспотела, бока ее запали, а Верморель был свеж, весел, и те, кто пожимал его руку, чувствовали какую-то бодрящую прохладу.