Генерал Коммуны

К ним и так уже спешили со всех концов зала. Несколько рук схватили Домбровского, и он остановился в двух шагах перед сидящим на корточках Пиа. Ярослав посмотрел на него сверху вниз и как-то деревянно рассмеялся. И все кругом тоже рассмеялись, — никто не мог удержаться от смеха при взгляде на нелепую позу Пиа.

Не слыша успокаивающих голосов, Домбровский повернулся и быстро вышел. На улице его нагнал Верморель, взял под руку.

— Ярослав, нужно спешить на Монмартр.

— Зачем? — спросил Домбровский, не оборачиваясь и не замедляя шага.

— Как зачем? Ты же сам всегда твердил: возвышенности Монмартра — ключ к Парижу. Если мы сумеем организовать оттуда артиллерийский огонь…

— Ах, вот что, опять драться… — Домбровский зябко повел плечами. — Для чего?

Верморель разразился яростной бранью:

— Неужели эта вонючая падаль, этот клеветник мог так легко превратить тебя из солдата в слюнтяя? — Он плюнул от отвращения. — Скрестить руки на груди и этаким Иисусиком пойти навстречу «мясникам»?! — Он кричал на всю улицу потому, что ему было не по себе от безразличного молчания Домбровского, от тусклого взгляда его глаз… Всегда напомаженные, закрученные усики Ярослава сейчас свисали растрепанные, сапоги были нечищенные, ворот мундира расстегнут.

— Дьявольская глупость! Чепуха! Нам есть за что драться! Коммуна существует два месяца, и каждый день — новый удар по буржуазии. Неизлечимый удар! Трещины от этих ударов им уже никогда не замазать. Драться за день Коммуны — вот зачем нужна наша жизнь. Если мы не сумели победить, то вырвать еще несколько дней мы сумеем. И это тоже будет победа! Покончить с собою — это сдаться. А мы должны передать нашим детям и внукам свое упорство и веру.

Он передохнул и продолжал тише:

— А ты заботишься только о своей чести. Будем воевать до последней крайности, а там посмотрим: живы останемся — скроемся, не удастся — умрем с оружием.

Они не заметили, как вышли на площадь Шатле. Ветер разогнал облака, веселый солнечный ливень ринулся на площадь. Париж проснулся и, увидев опасность, напрягся в одном порыве, сосредоточенный и страстный.

У западных ворот площади строились баррикады. Босоногие мальчишки наперегонки катили тачки с песком. Скинув мундиры, федераты разбирали мостовую. Булыжники с грохотом летели в дубовые пивные бочки, добытые из подвала соседнего кабачка. С балконов и из окон сбрасывали пестрые тюфяки. Сверкающий лаком и гербами кабриолет, мягко покачиваясь на красных рессорах, подкатил к баррикаде. Кучер, спрыгнув на землю, подозвал коммунаров, и они стали выгружать из экипажа мешки с песком. Непрерывно бил барабан, и со всех улиц на площадь бежали мужчины, женщины, дети.

— Версальцы в Париже! К оружию, граждане!

— Гражданин, твой булыжник! — строго окликнула Вермореля девушка: каждый прохожий обязан был выкопать камень для баррикады.

Первым Домбровского заметил Рульяк. Он побежал к нему через площадь, стуча неуклюжими деревянными башмаками, протягивая руки, словно боясь снова потерять. Домбровский обнял Луи Рульяка так, как будто они встретились после долгой разлуки. Потом подошли два офицера, удивительно похожие друг на друга, только один с черными усами, другой с седыми. «Скорняк Брюнеро с сыном из 198-го батальона», — вспомнил Домбровский. Старик сердито заявил, что они не отойдут от Домбровского ни на шаг, потому что Домбровский их командир, и пусть он соизволит навести порядок. Оба Брюнеро застыли за его спиной, хмуро взирая на взбудораженную толпу.

Слух о приходе Домбровского облетел площадь.

— Здесь Домбровский! — обрадованно перекликались солдаты. Группа возле Домбровского быстро росла. Солдаты, офицеры, матросы, штатские подходили и, ничего не спрашивая, молча становились перед ним.

Он поднял руку, заслоняясь от солнца, чтобы рассмотреть стоящих перед ним людей, и усмехнулся — на ладони лежал помятый кусок хлеба с сыром. Он проглотил его в один прием, с досадой вспомнив непочатую тарелку мяса, чувствуя себя невероятно голодным.

Он взмахнул рукой, привычно отдавая команду:

— По четыре в ряд стройся! Офицеры, артиллеристы, ко мне. — Золотые нашивки блеснули на обшлаге рукава. Как хорошо, что не надо снимать мундир, переодеваться!.. Он подкрутил усы, смущенно посмотрел на носки своих нечищенных сапог, потом, опираясь на плечо Вермореля, поднялся на чугунную тумбу. Ого, тут много знакомых лиц! Поверх разноцветных шапочек, кепи, красных фригийских колпаков, задорных петушиных перьев гарибальдийцев он видел, как к задним рядам пристраиваются новые и новые. Жизнь снова становилась простой и понятной, как шеренги, которые быстро вырастали из бесформенной толпы, подравниваясь, приобретая стройность регулярного отряда.

Следовало спешить, и Домбровский обратился к бойцам. Чутьем солдата он понял, что здесь не нужны длинные речи.

— Граждане, — сказал он, и, может быть, впервые все увидели на его дрогнувшем лице волнение и нежную благодарность. — Париж не сдается! Верно? Мы будем с вами драться за каждый день, за каждый час Коммуны. И если придется умереть, мы погибнем с честью. Иначе нельзя!

Атака