Генерал коммуны ; Садыя

Да, этого не пропустишь: приехала бригада артистов. Для александровцев такие зрелища — отрада. Где бы ни давали концерт, на стану, под открытым небом или в клубе — народу битком. В тесном клубе через полчаса от духоты хоть умирай. Потели, но высиживали до конца. На свежем воздухе — кажется, раздолье. Но и здесь почему-то теснились и жались друг к другу — по привычке, что ль?

Вскоре затормозил легковушку Чернышев. Он только что проехал по полям, прикидывая на глаз, сколько до обеда свалили пшеницы, и был, видимо, доволен. Ему освободили почетное место.

До смерти любят александровцы всякие цирковые номера, силачей любят. Пляски тоже. Певиц встречают с холодком. Выйдет певица, с ехидцей пустят: «На току бы поворочала, очень уж гладкая, бока разъела…» Это — если полная. А если худая, то опять, мол, плоха: жизнюшка-то, видно, у нее неважнецкая. Судили: почему бы не петь, если бог голосом наградил, само по себе и поется. Но хлопают охотно и долго. А однажды приезжал тенор. Все александровские бабы и девки ахнули — до чего здорово и красиво поет.

А Мокей Зябликов все это так подытожил: «Он и по радио исполняет».

— Нет, что ни скажи, другой народ стал, ей-богу, другой, — повторял Мокей Зябликов, расплываясь в радужной улыбке, — дюже грамотный… и музыкальный. В каждой семье кто-нибудь в городе учится, в каждом доме, погляди, теперь — аккордеон да баян. Гармошка и за инструмент не считается: так, по пьянке кто играет. Балалайки небось и след простыл. А жаль, скажу прямо.

Но пение пением, а все-таки, если концерт без клоуна, — это не концерт. За смешное александровцы все отдадут. И сами в карман за словцом не полезут — метко припаяют, надолго запомнится… Недаром в районе поговаривали — в Александровку не показывайся, обязательно прозвище дадут.

Есть у александровских и свой клоун — внук старого дяди Кости, работает в саратовском цирке. Приезжал он как-то летом, так ребята по пятам ходили, сгорая от любопытства. Ну что за отдых! Извели его сельские ребятишки.

И на этот раз среди других выступал клоун. Этот приезжий клоун такое выкомаривал, такое выкомаривал на крохотной сценке, будто у себя дома перед зеркалом, и под дружный смех, как на местном языке говорится, «распоясался вконец». Особенно, когда изображал он разных лентяев и пьяниц. Хохотали без устали.

— Ай да черт, ай да черт, — до слез ахали да охали бабы, — вылитый наш Остроухов, в точности в него, особо когда перепьет… И волосы так же раскосмачены, не то как у бабы, не то как у пола…

Чернышев смеялся сдержанно. Авторитет свой нигде не ронял.

Потом выступали с частушками. Частушки тоже принимали охотно. Хлопали долго, вызывая еще и еще. А вот певице на этот раз не повезло: как-то сразу не понравилась, больно уж жеманится… «Стилягой» окрестили. Как ни старалась, а публике не угодила. Не дослушав, вставали с мест, уходили — кому еще надо пообедать, кому пора в поле.

— А силен клоун! Как представил — ну, копия Остроухов, — все восхищался Тихон Демкин.

— Чудак ты, откуда ему знать нашего Остроухова? — заметил Шелест. — Просто хороший клоун, смешной, но вот в клубе тамалинские выступали, вот у них был! Конферансье!

— Так тот же — конферансье!

— Ну это все одно, работа одна и та же — народ смешить. А я вот так смотрю: иной и в жизни бывает клоун. Смешит людей… А жизнь — она и дела требует.

— Ты ненароком не на меня ли намекаешь, — схватился Тихон, но, увидев Русакова, торопливо пошел к лошади. Шелест усмешкой проводил его.

Как ни в чем не бывало, в перерыве, Шелест, остановив свой комбайн, подошел к бочке с водой освежиться и, не замечая обиженного лица Тихона, сказал:

— Вот я все думаю. Как ты мыслишь, Тихон, надолго остался Волнов на своей работе?

— А откуда мне знать, чай я не власть! Возчик я. А что?

— Эх ты, возчик!

— А почему ты о начальстве забеспокоился? Оно нас вроде не трогает.

— Тебя-то не трогает, ты прав. Да только вот я не могу быть спокойным. Как же быть спокойным, когда такие дела творятся?

36

Русаков знал, что приказ об его увольнении вот-вот будет подписан, но он не мог сидеть дома, ждать у моря погоды. Ходил в поле и командовал там, как будто ничего не произошло, а вечером позванивал в район.

Батова все не было — уехал в область. Ездил где-то по району и второй секретарь. Персианов, не скрывая удивления, слушал Русакова:

— Не может быть. Волнов должен был посоветоваться с нами. Видимо, он договорился со вторым, так как Батов на пленуме обкома. Я это узнаю, утрясу.

Но Русаков по голосу Персианова понял: не узнает и не утрясет…

Тревожно было.

Как и всегда, легче было лишь в поле. Но и здесь нет-нет да и сверкнет горькая мысль: неужели эти знакомые до самого последнего камешка поля будут завтра не твоими? И всходы, бархатные всходы, тоже будут чужими? И все, что будет здесь потом, станет совсем чужим?..