Генерал коммуны ; Садыя

— Дядя Мокей, так вот же записка самого Чапая.

— Знаю. Не дам зерно, вот и весь тут сказ, — спокойно резал Мокей. — Давай все по форме, накладные и так далее, понял. Председатель не хозяин, пусть правление собирает. А там решим — будем возить по запискам или не будем. Взяли моду…

— Брось, Мокей! Думаешь, если ты теперь «зав» прозываешься, то и в самом деле власть имеешь? Как был пчеловод, так и остался. Вот приедет Чапай, посмотрим, как будешь порточки подтягивать…

Мокей упрям.

— Прошу не грубить. И давайте-ка убирайтесь отсюда подобру-поздорову.

Мокей не спеша, тщательно навесил увесистые замки на амбары и сторожам строго-настрого приказал: гнать без него всех в шею от ворохов, что под навесом. Помялись-помялись грузчики, залезли в кузов.

— Ты нам за холостой пробег еще заплатишь, пчелиный зав…

Мокей ужинал, когда Чернышев подкатил на своей «Волге».

— Милости просим, — увидев на пороге председателя, залебезил Мокей. — Баба, ну-ка стопочку, угости председателя.

Чернышеву не до стопочки. Обругав Мокея, тут же потребовал ключи от амбаров, пообещал из трудодней вычесть за холостой пробег машины. Сопротивляться да время тянуть — бесполезно. Молча бросил Мокей Зябликов ключи. Упали со звоном, и этот звон горечью отозвался в ушах Мокея.

— Мне что, хоть весь колхоз возьми, на, — и Мокей тоже пустил горячее словцо.

— Уважь, Василий Иванович, — некстати вошла с рюмкой Зябликова, — откушай, Василий Иванович.

— Да замолчи ты! — рявкнул на нее Мокей и, срывая злобу, пнул ногой случившегося здесь кота.

Провожать председателя не вышел. А когда фары председательской машины потухли за окном, Мокей подпер руками лицо и так долго и молча сидел за столом. К ужину не притрагивался, хотя подана была его любимая рассыпчатая картошка с огурчиками и даже стопочка. Посидел-посидел в задумчивости Мокей, взял стопку — хватанул сгоряча, не крякнул даже по привычке, что означало бы — пошла хорошо. Не закусывая, зашаркал в горницу. Притихла и жинка — не время тревожить Мокея. Молча ушла на кухню и сидела там.

Потом уж Мокей позвал ее из горницы негромким голосом. Вошла. На неразобранной кровати поверх одеяла лежал Мокей, свесив с кровати здоровую ногу и разбинтовав культяпку, медленно, с тупым остервенением растирал ее.

— Потри мне, Мотя. Может, полегчает.

52

День секретаря райкома никто никогда не расписывал по часам, здесь один распорядитель: партийная ответственность… «Перетерплю»… «Потом отдохну»… «Вот уберемся, тогда и легче станет» — такими словами не раз успокаивал себя Батов, а на деле получалось, что забывал и о сне, и об отдыхе, и о времени вообще. Выдастся час — можно, пожалуй, полежать прямо в райкоме на диване, да разве сумеешь? Глядишь, телефонный звонок… А к первому по мелким делам не звонят. Вот так — день за днем, страдная пора не ждет.

Вот уже третий день Батов вел телефонные надоедливые разговоры с областью, доказывал в десятый раз, что райком в конфликте Русакова с Волновым разобрался по справедливости.

Но вопрос теперь был даже не в Русакове. Вопрос был в том, что Батов, по мнению некоторых людей в области, перестал считаться со специалистами сельского хозяйства, решил, что сам всему голова.

После одного такого разговора Батов вызвал завотделом Персианова и попросил его подготовить бумагу с характеристикой Русакова: обком требует. Персианов уже знал — слушок прошел, что над Батовым сгущаются тучи. И никак не мог понять Михаила Федоровича: неужто стоит из-за какого-то Русакова копья ломать? Таких агрономов, как Русаков, по белому свету…

— Михаил Федорович, а как быть с заявлением на Русакова?

— Каким? Я ничего не знаю.

— Поступило на днях. Завклубом там сбежал из колхоза из-за Русакова.

— Кто заявил?

— Да житель один. Можно понять — тоже колхозник.

— «Можно понять»… — повторил с презрением Батов. — Это что же, опять анонимкам будем ход давать? Будьте любезны, никогда мне не говорить о них!

«Больше бы верил сигналам — не стоял бы о тебе самом сегодня вопрос!» — подумал Персианов о Батове.

Батов уехал в колхозы, но на другой день его догнала телефонограмма — вызывали в обком.

— Не могу, — ответил Батов, узнав, что разговор опять пойдет о Русакове. — Я сейчас нужен здесь. Два-три дня решат хлебоплан в районе.

К Батову приехал второй секретарь райкома Романов. Он еле пробрался на «газике», плащ его насквозь промок и был в грязи.

— Михаил Федорович, — волнуясь, попросил Романов, — давайте я здесь останусь, а вы поезжайте. Неприятная каша заварилась. Вам надо быть в обкоме.

Слушая Романова, Батов ловил на себе его взгляд, полный тревоги и доверия, и думал о том, что действительно вопрос становится в чем-то и личным, и ему, пожалуй, надо бы выехать…

— Хорошо, — сказал он и стал натягивать охотничьи сапоги.

Но ни в этот и ни в следующий день Батов не выехал. Позвонил в обком. И выслушал в общем-то обидные слова…

По-видимому, в обкоме истолковали его неповиновение как неуверенность в своей правоте.