Генерал медицинской службы

— Видите, товарищи, какая мозаика? Самые разные клинические формы заболевания — легочная, бубонная, ангиозно-бубонная, кишечная! Думаю, что это дает основание предположить туляремию. Эпизоотия среди мышей-полевок крайне велика. Чума проявила бы себя страшнее. Следует к тому же учесть то, что до войны в этих местах постоянно проводились широкие дератизационные[6] мероприятия. Очаг, наверное, тлел, однако вспышек туляремии не было… Есть вопросы?

Вопросов не было.

— Тогда, — продолжал профессор, — приступим к раннему диагностическому методу исследования. Наше оружие — шприц. Очаг эпизоотии известен. Мы будем вводить всем, кто находится в районе эпизоотии, эмульсию убитых палочек туляремии, иначе говоря, сделаем туляриновую пробу. Спустя сутки на месте укола должно появиться покраснение и припухлость. Такая реакция — верный признак миновавшей или продолжающейся болезни. Если реакция окажется положительной, то ни о какой чуме в данном случае говорить не придется. Не так ли, товарищи? — профессор взглянул на Лаврова, потом на других врачей. — Ведь если честно признаться, еще не все окончательно освободились от мысли, что, может быть, это чума…

— Аллергическая реакция с тулярином подскажет — да или нет, — вставил Лавров.

Вершинин одобрительно посмотрел на ученика:

— Вы правы, Игорь Александрович.

Через сутки, читая реакцию на руке обследуемого, профессор подтвердил:

— Так и есть! Видите — краснота, отек…

— А вот здесь — инфильтрат! — отозвался армейский эпидемиолог, осматривая руку стрелка-радиста…

Пока Лавров исследовал мышей, пытаясь выделить с коллегами чистую культуру микроба туляремии, Вершинин занялся локализацией эпидемической вспышки. Так внутри Донского фронта возник другой, малый фронт, под командованием профессора Вершинина.

Коллеги

Черный «мерседес» остановился у респектабельного особняка на окраине Познани. Человек в коричневой форме вышел из «мерседеса», поднялся на крыльцо и бросил дежурному эсэсовцу:

— Скажите фрау, что обед, возможно, несколько задержится. Я жду гостя.

— Слушаюсь, господин рейхсарцтефюрер[7]!

Пройдя в кабинет, рейхсарцтефюрер Блюменталь опустился в глубокое кожаное кресло, машинально взглянул на портрет Гитлера, на эмблему огромного орла, державшего в лапах свастику, и закурил.

Ситуация на Восточном фронте складывалась очень тревожная. Поражение под Москвой заставило Гитлера пойти на крайние меры. Не случайно он отдал приказ рейхсмаршалу Герингу — начать секретную подготовку к бактериологической войне… И вот рейхсарцтефюрер Блюменталь — заместитель Геринга по вопросам бактериологической войны… И приятно, и…. страшновато! Впрочем, мозг ученого хорошо натренирован, недаром профессора Блюменталя считают выдающимся специалистом в области медицинской микробиологии.

Здесь, близ Познани, уже началось переоборудование помещений бывшего польского научно-исследовательского бактериологического института. Здесь же сооружался испытательный полигон. Поскольку опыты предполагалось ставить на людях, спешно возводилось здание экспериментальной клиники. На полигоне будут рваться снаряды: мины, бомбы, гранаты, начиненные болезнетворными микробами, а в экспериментальной клинике будут изучаться миксты — раненые и зараженные…

Рейхсарцтефюрер направлял всю научно-исследовательскую работу института на изучение возбудителей самой страшной, самой эффективной для военных целей чумной инфекции и на культивирование бактерии туляремии. Вот почему его глубоко заинтересовали агентурные данные с советского Донского фронта: «Что-то, должно быть, любопытное там происходит! Надо будет уточнить, что за вспышка»…

Все, чего достигла научная мысль в сфере медицинской микробиологии, было отдано в полное распоряжение вновь испеченного рейхсарцтефюрера, и Блюменталь вместе с семьей перекочевал в Познань, оставив свою засекреченную лабораторию в Берлине в надежных руках помощников.

Правоверный нацист, профессор Блюменталь, в отличие от многих своих единомышленников, отлично разбирался во всем том новом, чего достигла современная медицина. Еще до нападения на Советский Союз ему было известно, что там хорошо действует противоэпидемическая служба. Это, главным образом, и тревожило Блюменталя… Нет, он не ввяжется в бактериологическую войну, пока не будет твердо уверен в превосходстве над русской противобактериологической защитой… Именно поэтому Блюменталь неотлучно находился на работе, приезжая домой лишь для краткого отдыха.

Сегодня установившийся порядок пришлось нарушить: ожидался из Берлина старый его коллега профессор Гейман.

Белокурая горничная сообщила:

— Профессор Гейман!

— Просите господина профессора!

Переступив порог кабинета, Гейман выкинул перед собой руку и гаркнул:

— Хайль Гитлер!

В клетке испуганно заметалась канарейка.

— Хайль! — Блюменталь улыбнулся. — Можно подумать, здесь взорвалась новая бомба[8]. Какой голос у вас, коллега! Садитесь.

Чуть выпуклые водянистые глаза на красно-кирпичном лице Геймана сузились: