Генерал Раевский

В коротких словах уведомляю Вас, милостивый государь дядюшка, что ожидание моё исполнилось, я с главнокомандующим на самой дружеской ноге, следственно буду в силах в виде сына Вашего (выразить) мою Вам благодарность. Я буду командовать особым корпусом. Силистрию осаждаем, Журжу блокируем. Сербы оставляются на произвол судьбы. Действовать будем левыми флангами. Всё идёт живо и пылко, дай Бог удачи. Дай Бог заключить мир, сохраняя завоевания, сей есть предмет двора нашего, — остальное Темиров на словах перескажет, он всему очевидец и всё знает. Извините, милостивый государь дядюшка, что пишу коротко. Темиров — живая грамота. Прощайте, будьте благополучны. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

6-го апреля, Букарест

Не стану повторять Вам, милостивый государь дядюшка, уверений, а на деле покажу, что я имею сердце благодарное: попечением о сыне Вашем, а моём брате я надеюсь ему быть полезен не по одной службе, но по молодости своей. Он имеет сердце доброе и чувства благородные, но всё зависеть будет от общества, в котором он случится. Постараюсь приобрести любовь его и доверенность и тогда уверен, что Вы, кроме утешения, ничего от него иметь не будете. Он желает быть в авангарде, и в том затруднения не будет. Генерал-майор Кульнев по дружбе своей ко мне возьмёт о нём попечение, и я буду о нём известен, как будто бы свидетель его поступков. Если я не писал о ста его червонцах, что Вы послали к князю Багратиону для него, я не забыл о них спросить и знаю, что они тогда же были отданы князю Трубецкому.

Теперь скажу Вам о наших действиях обстоятельно.

Визирь находится в Шумле, держит Базарджик по Дунаю и весь правый берег вверх, левый берег у них от Журжи вверх до Виддина. Визирь в небольшом уважении у войск, но Пегливан бывший бунтовщик, а двухбунчужный паша — храбрый, предприимчивый человек, имеет собственных разбойников тысяч до 15-ти. Визирь следует данным ему правилам, не подвергается в чистом поле, и посему хотя глупо, но укрепляется везде. Я полагаю, что он будет сидеть на дефилеях, а Пегливан будет против нас действовать, я уже теперь есть часть войск неприятельских у Туртукая, где назначена переправа корпусу Ланжерона и части корпуса Засса. Мы же все переправляемся в Гиргове. Уже у нас на той стороне действовали до 18-го числа.

Необыкновенно раннее разлитие Дуная может воспрепятствовать на сем пункте переправе остальных корпусов, тогда считаю, что мы переправляться будем в Измаиле, где во всякое время оное можно сделать с удобностью. План главнокомандующего есть тот, чтобы осадой Силистрии, которую будет закрывать главная армия, стараться выманить визиря на чистое поле. Корпус 20-батальонный пойдёт к Базарджику, и тогда визирь сделает движение, то будем стараться или совокупно атаковать его, или отрезать от гор. Если же визирь будет неподвижен, то пойдём к нему. Если он пойдёт через горы к Адрианополю, несмотря ни на что, мы пойдём за ним: нам необходимо нужно кончить здесь войну, и в три месяца всё должно решиться! Сербов оставляем на произвол судьбы. Я не опасаюсь неприятеля. Турки всё те же, но мы будем иметь недостаток в провианте, за которым Каменский не остановится. 2-й корпус действующий под командой старшего летами Каменского который беспримерно труслив и глуп. Флот наш нам не содействует, часть флотилии защищает вход в Дунай, другая идёт к Силистрии, три отряда блокируют Журжу и защищают малую и большую Валахию, резервный корпус в крепостях и Молдавии. Но теперь Вам скажу ещё обстоятельство: австрийцы желают Валахию, и у нас слухи таковы, что легко всё должно будет перемениться. В первых числах мая мы все будем за Дунаем, уже корпуса собираются к назначенным пунктам.

Граф Каменский принялся за нас, особливо за генералов, весьма строго, что необходимо было нужно. Вы знаете, милостивый государь дядюшка, что, кто выполняет долг свой от чистого сердца, тот строгости не боится, но большая часть из нас таковы, что, боясь опасения строгого взыскания, будут по-старому штукарить, ибо в прошлую войну против французов брали награждения не достойные одни, но хитрые и наглые, а наказывались безгласные. Каменский видел вред слабого командования — и пришлось круто: он в сутки едва два часа без дела бывает, все силы возможные употребляет на труды, в чём нельзя не отдать ему справедливости, и я не могу не удивляться, что он без опытности мог войти и обнять всё, как он сделал. Я всё описал Вам, милостивый государь дядюшка, что знаю, и, кажется, не упустил ничего. Я знаю, сколько должно быть Вам сие интересно, и впредь при всяком случае не оставлю уведомлять Вас. Теперь кончу принесением глубочайшего почтения, с коим пребыть честь имею, милостивый государь дядюшка, покорнейший слуга

Николай Раевский.

2 мая, Тернецы.