Генерал Рубцов

— С Осовцом, товарищ генерал, связи нет, сведения приблизительны. Сужу по отрывочным данным. Известно, что Граево несколько раз переходило из рук в руки, сейчас бой идет за село Руда, что в одиннадцати километрах от Осовца. Крепость бомбит авиация. Батальоны, находившиеся на строительстве оборонительных сооружений на границе, заняли укрепления, несмотря на систематический обстрел артиллерией, стойко дерутся в полуокружении…

— Как связь со штабом армии? — нетерпеливо спросил Рубцов.

— Связь, Федор Дмитриевич, установить не смогли. Оперсводку собираюсь отправить с делегатом связи.

— Скажите, Александр Миронович, а полковник Пушкин вернулся из Белостока? — Голос генерала слегка дрогнул.

— Иван Иванович был у меня, ваша семья и семьи комсостава штаба корпуса отправлены. Побывал он и в штабе армии…

— Так. И каков же ответ командующего на мои просьбы о средствах прикрытия переправ?

— Начальник штаба генерал Ляпин заявил, что просьбы будут учтены, не сказав ничего конкретного.

— Александр Миронович, дайте, пожалуйста, бумагу.

Рубцов достал из нагрудного кармана кителя отточенный с обеих сторон комбинированный красно-синий карандаш, положив на колени поданную Соколовым папку, а на нее лист бумаги, размашисто написал:

«Тов. командующий.

Противник нахально бомбит переправы. У меня же нет средств ПВО. Имею сведения, что мой зенитартдивизион Вы оставили в Белостоке. Вторично прошу завтра с рассветом дать два звена истребителей для действий над районом переправ Визна и Стренькова Гура.

262-й КАП из-за неукомплектованности тракторами и автомашинами оставил в Красном Бору 12 орудий. Прошу оказать помощь.

Целый день бьемся, чтобы связаться с Вами, но безуспешно.

К-р 1 СК Рубцов»[12]

— Отправьте в пакете с оперсводкой, Александр Миронович!

Белосток

Под утро 22 июня Евгения Григорьевна, ее мать Надежда Зиновьевна, дочь Лена и приехавший погостить брат Николай Григорьевич проснулись от грохота бомбовых разрывов. В окнах квартиры звенели стекла, дребезжала, покачиваясь, люстра на потолке, огромное зарево охватило полнеба, в котором ревели самолеты.

— Война, война… Где же Федя? — твердила Евгения Григорьевна. Она растерялась и не знала, за что ей взяться, металась из угла в угол по квартире, пока плач дочери и голос брата не привели ее в чувство. Тут зазвонил пронзительно телефон. Она взяла трубку.

— Евгения Григорьевна! Дети, дети в больнице, — на ломаном русском языке, срывающимся от волнения голосом говорила Ванда Сазинская, старшая медицинская сестра больницы.

— Сейчас буду! Коля! Оставайся дома, Федя все равно должен что-то сделать, — одеваясь, говорила на ходу Евгения Григорьевна. — Лена, не плачь! Собирайтесь! Я скоро вернусь!

Как бешено колотится сердце, ноги едва слушаются, а тут гул десятка моторов. Над головой медленно и зловеще пролетают немецкие бомбардировщики. Взрывы, взрывы…

Вот двухэтажное кирпичное здание больницы. Дежурный врач, растерянная молодая женщина, жена командира Красной Армии, и Ванда в коридоре. Вокруг них столпились дети. Испуганные личики, глаза, полные слез…

— Смотрите, смотрите, вокзал, аэродром горят, это война, война, пани доктор! — восклицала Ванда Сазинская, показывая на вспыхнувшие вдали пожары.

— Одевайте детей! Быстрее одевайте детей! — Голос Евгении Григорьевны окреп, растерянность и страх отступили. — Сейчас за ними должны прийти родители. Кто останется, отправим на восток, куда, уточню!

Действительно, через несколько минут стали прибегать запыхавшиеся родители. Они берут детей и, не задерживаясь, покидают больницу. Когда не осталось ни одного ребенка, Евгения Григорьевна с облегчением вздохнула и помчалась домой.

На квартиру приехал бригадный интендант Иван Иванович Пушкин. Этот человек был хорошо знаком Евгении Григорьевне. Его, интересного собеседника, азартного шахматиста, с большим удовольствием принимали в гостеприимной семье Рубцовых.

— Иван Иванович! Что с Федей?

— Успокойтесь, вам от него записка. — Полковник в изнеможении опустился на стул.

— Ну, скорее, давайте же…

«Милая Женя! Началась война. Я веду бой. Вам всем нужно срочно уехать. Обратись в штаб, помогут. Окажи содействие жене политработника Воронина, у нее последние дни беременности. Как все лучше сделать, скажет Иван Иванович.

Федя».

— Воронина уже в машине, собирайтесь, — устало сказал Пушкин.

— Почему Федор пишет, что всем нужно срочно уехать? Я же врач, военнообязанная, мне нельзя… Я должна немедленно идти в военкомат, только он может определить, где мне быть! — решительно заявила Евгения Григорьевна полковнику и Надежде Зиновьевне. — Мамочка, я останусь здесь, пойду в какую-нибудь часть, буду ближе к Феде, ты меня пойми, не могу я иначе…