Генерал Снесарев на полях войны и мира

В феврале семнадцатого Снесарев впервые по-настоящему сталкивается с проблемами недобросовестности, лукавства, подмены во взгляде союзников на коренные вещи войны, в их взаимоотношениях, когда вполне очевидная жертвенность русских союзникам покажется недостаточной. После войны ему к этому узлу из действительных и ложных посылок придётся возвращаться всерьёз, на уровне науки и государства, в жёстком диалоге — кто кому должен: Россия Антанте или же Антанта России. А тут из военной газеты он узнаёт, что член французского парламента Фавр на заседании палаты заявил, что число мужчин, состоящих на военной службе в союзных странах, выражается в таких пропорциях в отношении к общей цифре мужского населения: во Франции в армии находится 1 на 6 человек, в Великобритании 1 на 11, в Италии 1 на 11, а в России 1 на 20. Вовсе небезобидна выходка недобросовестного или неумного депутата, и, огорчённый французской бестактностью, Снесарев даёт необходимые разъяснения: «Нашу страну хотят представить и коварной в союзных обязательствах (меньше, мол, других выставляет), и вяло приподнятой. Так правда вот в чём: в России 200 миллионов населения (немного меньше), из них мужчин, скажем, 100 миллионов (будет меньше), а под ружьём стоит (или военнообязанными) не менее 12 миллионов, т.е. один человек приходится на 8 душ мужского населения. В Великобритании значится 400 миллионов, из них мужчин 200 миллионов, а под ружьём максимум 5 миллионов… т.е. один воюющий приходится на 40 душ мужского населения. Если допустить, что подсчёт Фавра относительно Франции и Италии верен, то получим… во Франции — 1 чел. на 6; в России — 1 чел. на 8, в Италии — 1 чел. на 11; в Великобритании — 1 чел. на 40. Я именно подчёркиваю слово “Великобритания”. Но и страдающую больше других Францию в этом случае я не жалею: её женщина не хочет рожать, не хочет нести мук рождения и выращивания детей, хочет быть изящной и свободной… а страна в годы испытаний и несёт кару за такое легкомыслие её дочерей. Воюют не в момент только войны, а воюют много раньше, чем раздались первые звуки выстрелов: женщины рожают и воспитывают воинов, учёные изучают войну и её новые формы, заводы льют пушки и готовят снаряды… Да ещё вопрос — насколько 2-е и 3-е существенное дело, может быть, зерно победы в том, кто кого перерожает, какой страны женщина более окажется сильной в выполнении своей государственной задачи».

Снесарев сколько раз думал, что России разумнее быть одинокой, как в Крымской войне, да и ранее, да и позже, чем иметь таких союзников, как Антанта. Слишком они разные — жертвенная Россия и себялюбивая, прагматическая Антанта.

Да что французские ораторы, когда и отечественных хватает. Мастеров или создавать, или подменять общественное мнение. Никто из них ради высокой идеи не пожертвует жизнью, никогда не узнаешь, «в какой мере и кому дорога та или иная нравственная мысль; о ней одинаково сильно и чувствительно говорят Керенский, Чхеидзе, Милюков, Маклаков, Львов, Марков II, Пуришкевич, Дубровин и т.д., одинаково горячо, а люди разные и думают разно. А вот на войне люди тотчас же классифицируются до ясности голубого неба или текущего прозрачного ручья; одни могут умереть за други своя — спокойно и радостно, другие — под напряжением или подъёмом, а третьи не могут, ценят слишком жизнь… А в тылу не они ли оказались бы на язык сильнее, ярче, страстнее?..»

Корпусный командир, генерал от кавалерии Николай Николаевич Кознаков, — именно из первых: «Ясен до ясности голубого неба… простой и добрый, но вместе с тем, по принципам, требовательный и в случае нужды даже жестокий». Месяцем позже: «…Он хороший кристаллически-ясный человек и бесконечно доброжелательный; любит быть строгим, но это у него не выходит за пределы 5 минут…»

За несколько недель вместе в долгие вечерние часы о чём только они не переговорят: об английской ростовщической ловкости и сербской упорной отваге, о судьбах Константинополя и Санкт-Петербурга, о Милютине и Столыпине, о Кавказе и Дальнем Востоке… Да и о вещах более житейских, часто грустных, а то и трагических.