Генерал Снесарев на полях войны и мира

Есть этический смысл вспомнить и здешние прогулки Солженицына с Шафаревичем в пору их работы над сборником «Из-под глыб»: стоит вспомнить об этом и в подтверждение некоей духовно-литературной атмосферы той или иной пяди земли. Genius loci. Гений места. (Позже автору этих строк выпадет встречаться и с Солженицыным, которому перед его «выдворением» слал слова благодарной солидарности, — в прогулках на старинных воронежских холмах, беседах о Столыпине, Феврале семнадцатого, прогрессе как надвигающемся тупике, и с Шафаревичем — в его московской квартире горестно и солидарно размышлять о судьбах крестьянства, русского и западноевропейского.)

В книге воспоминаний «Бодался телёнок с дубом» Солженицын пишет: «Два года обсуждая и обсуждая наш сборник “Из-под глыб” и материалы, стекающие к нему, мы с Шафаревичем по советским условиям должны были всё это произносить где-то на просторной воле. Для этого гуляли мы подолгу то под Жуковкою, то по несравненным холмам близ Рождества (граница Московской области и Калужской), то однажды… близ села Середникова с его разреженными избами, печальными пустырями (разорённое в коллективизацию, сожжённое в войну, оно никогда уже более не восстановилось), с его дивной церковкой времён царствования Алексея Михайловича и кладбищем. Мы переходили малую светлую речушку в мягкой изгибистой долине между Лигачёвом и Середниковом, остановились на крохотном посеревшем деревянном мостке, по которому богомолки что ни день переходят на подъём в кручу к церкви, смотрели на прозрачный бег воды меж травы и кустов, я сказал:

— А как это всё вспоминаться будет… если… не в России!

Шафаревич, всегда такой сдержанный, избегающий выразить чувство с силою, не показалось бы оно чрезмерным, ответил, весь вытягиваемый изнутри, как рыбе вытягивают внутренности крючком:

— Да невозможно жить не в России!

Так выдохнул “невозможно” — будто уже ни воздуха, ни воды там не будет».

Но ведь о том же несколькими десятилетиями раньше говорил и Снесарев, причём не только эмоционально, а более концептуально, более резко — в смысле, кто же в России останется, ежели достойные станут её по доброй воле покидать… Россию кто-то всегда должен защищать. И именно в России Россию защищать, а то несть числа жаждущих родину «подправить» из-за рубежа. Герцен, не худший из них, действительно, чувства сердечности к родине не лишённый, но… звучит в Лондоне его революционный книжный «Колокол», тоже приближая те разломные времена, когда на Руси с колоколен станут сбивать настоящие, богославящие и землю Русскую освящающие колокола…

В семидесятые годы прошлого века я бывал в Середниково, разумеется, не зная, что именно здесь совсем недавно совершали прогулки Солженицын и Шафаревич, и, разумеется, уже зная, что здесь проводил лето на даче Снесарев; «потянула» же меня сюда прежде всего лермонтовская «Русалка»; словно надеялся постигнуть чудо рождения лермонтовской строки, истоки баллад о русалке, о тростнике, в каких водах здешнего пруда, здешней реки юным вдохновенным зрением увиденных?

Наверное, стоит добавить ещё вот что: затейливы линии судеб, и в силу их, надо думать, косвенным образом пути выдающегося геополитика, военного мыслителя Снесарева и выдающегося математика, исторического мыслителя Шафаревича косвенным образом пересеклись: дочери Снесарева в Московском университете выпало преподавать английский язык на мехмате, где читал курс лекций и Шафаревич.

На следующее лето семья Снесаревых отдыхала в сельце Павшино на Москве-реке. Отдых был хорош для Андрея Евгеньевича его трудами: он принялся за неотрывное написание первой книги фундаментального четырёхтомного сочинения «Индия. Страна и народ». Задуманные книги шли в такой последовательности: «Физическая Индия»; «Этнографическая Индия»; «Экономическая Индия»; «Военно-политическая Индия».

Радостью, ни с чем не сравнимой, были для него прогулки с дочерью. Казалось бы, наибольшую гордость должны были будить в нём сыновья, поскольку они прямые продолжатели рода, и продолжатели талантливые во всём, за что ни брались. Всё так, и всё же главная его мысль, нежная надежда были направлены именно на дочь, которая воплощала в себе расцветающую женственность и ничем не смущаемое благодарное восприятие жизни; может быть, немало значило и то, что внешне почти не похожая на мать, она повторяла её высокие душевные и нравственные черты: сердечную открытость и щедрость, отзывчивость, тот внутренний свет, который радовал окружающих. Мысленно он сравнивал её с лучшим из цветков. Свою невесту и молодую жену когда-то именно с цветком сравнивал, так что прекрасное словно бы повторялось.