Большое количество людей, которым выходит срок, остаются жить здесь или двигаются ещё севернее — на Кандалакшу, Мурман и т.д. Причины: 1) боятся вновь очутиться в ссылке; 2) ехать некуда, всё разорено, семья и родные рассеяны; 3) здесь за что-то зацепились. По-видимому, противоборствующие чувства заглохли или выбиты: “дым отечества”, родные ландшафты, родные, друзья, песня и язык… Тут только на старости лет поймёшь борьбу в Англии за Habeas corpus и всё значение правового порядка… Здесь он есть, дальше только смерть, и хотя жизнь не сладка, но она нормирована грустной фразой “хуже не будет”. А там, в родном углу, много отрадного и говорящего сердцу… но всё разорено и нет Habeas corpus… Старшая дочь-“разумница” священника Рождественского пишет отцу от лица всей семьи: “Как ни больно жить с тобой врозь, как ни тяжко тебе на холодном Севере, мы всё же примыкаем к твоей мысли остаться в заключении…” Он остался… (Habeas corpus — закон о неприкосновенности личности, принятый английским парламентом в 1679 году. А что в России было в том далёком году? Да ничего примечательного, из ряда вон выходящего, кроме печального: самосожжения в верховьях сибирской реки Тобол сотен и сотен старообрядцев. Ещё, правда, переговоры с Австрией и Францией о союзе против турок. Но цена подобным союзам давно обозначена историей. Словом, не Хабеас корпус. А Хабеас корпус — это не отменные калоши английские. Это куда более серьёзная защита личности. Правда, не следует забывать про кровавого Кромвеля, его буржуазно-революционную ненависть, изгнанных с родных земель крестьян, и расстрелянных, и повешенных… Но это такие мелочи перед Хабеас корпус. “Людей можно делить по многим признакам, и нет недостачи в подобных попытках; англичане делят, например, людей на активных и пассивных, и этот подход очень меток и интересен”, — пишет Снесарев. Вновь и вновь он возвращается к английскому феномену и на фоне отечественной разрухи многое у англичан видит разумным. —
Яков Михайлович Тришков, уроженец Самарской губернии. С 16 до 23 лет он жил в монастыре, потом женился и 12 лет был причетником, а последние годы священником… Ходит тихо, говорит тихо, отвечает лишь на вопросы и просьбы… Он так же не работает, как фёдоровцы, но он от них в стороне и вообще одинок. У него ничего нет, и посылок он не получает, т.к. его беспрестанно гоняют с места на место, часто держа в изоляторе… Я с первых же дней заметил его по ночам молящуюся фигуру у круглой печки; он стоит обычно, как свеча, лицом на восток, и не один раз эта свеча смущала моё воображение; поклоны он кладёт редко, крестится мало; стоит он целые часы, пользуясь тем, что в камере все спят. А если начинается движение, он переходит на своё место на нарах… и молится на коленях… О чём он молится? Какие он читает молитвы? На мой вопрос, почему он не работает, он отвечает так: “Жена моя умерла, две дочери замужем… я теперь один, свободный от семейных обязанностей и могу молиться… работа помешала бы мне, т.к. на ней много шуму, ругани и сквернословия”… Его понять можно, он ясен для других и себя… Фёдоровцы — другие… (Здесь дважды проскальзывает слово “фёдоровцы”. Автор этой книги просмотрел 23 тома дела фёдоровцев в Воронежском областном управлении госбезопасности — в девяностые годы доступ к прежде закрытым материалам был открыт. В южных районах области, близ малой родины Снесарева, принудительному колхозоустроительству предшествовало и смыкалось с ним ещё одно насилие, под ножницами которого оказались фёдоровцы — религиозные сектанты монархического толка; возникнув в середине двадцатых, секта фёдоровцев-“крестоносцев” быстро увеличивалась, распространяя в Придонье своё влияние и самые фантастические слухи, вроде тех, что в Новом Лимане, селе близ Богучара, живёт царская семья или что после восшествия на престол “святого Фёдора” от Москвы не останется камня на камне. И, надо признать, среди фёдоровцев, иные из них были участниками Колесниковского крестьянского восстания, находилось немало крепких в своей вере, и на суде чётко излагавших взгляд на колхозы и на большевистскую власть как на богопротивное учреждение. —