Генерал Снесарев на полях войны и мира

Всё было бы ладно, если бы за тысячи вёрст не напоминали своими горестями, неурядицами, всякого рода трудноисполнимыми просьбами родственники, полагающие, что он определённо выбился в большие люди и имеет большие деньги. У мужа старшей сестры — резкое, неожиданное расстройство в делах, родственнику требуется не сотня целковых, чтобы поправить пошатнувшееся положение; брат в очередном письме оправдательно и грустно признаётся, что взять три тысячи у ростовщика значит «закабалить себя на всю жизнь»; тон этого письма невесел ещё и от странно отчуждённых отношений с Павлом, младшим, ему не пишущим братом: «Я состою в переписке с друзьями, разбросанными всюду… в Кашгаре, Калькутте, Лагоре, но только не со своим родным братом… Это всегда меня будет угнетать». Как в воду глядел. И ещё грустное: в тридцать семь лет без жены. Правда, говорит о возможной женитьбе, но не как человек, кого-то глубоко полюбивший.

В апрельском письме 1903 года из Хорога пишет о том, что в его сердце всегда сохранятся «идеалы университета, лишь слегка поправленные опытом, идеалы камышевского дома, пойманные со слов отца и матери…» Что за отношения Снесарева с богатым беком и с бедными горцами — об этом октябрьский рапорт и ноябрьская докладная записка от 1903 года.

Вот начало рапорта от 16 ноября 1903 года: «Прибыв 8 июня с восточных постов в Лянгар-Гишт, я застал положение дел здесь весьма серьёзным… Вот в такой-то год, когда народное хозяйство, потрясённое и без того, требует особой заботливости и снисхождения властей, начинается бухарское грабительство, на официальном языке именуемое зякетом. Удивляться грешно, что чаша терпения народного переполнилась и он, уподобляясь оробелому стаду, готов бежать с насиженных мест и от отцовских могил на Памиры и в Афганистан».

В жёстко написанном рапорте, изобличающем произвол бека, который исхитряется нещадно обирать население и бить его розгами, начальник Памирского отряда ходатайствует перед полномочной властью края «о скором решительном воздействии на бухарскую администрацию в смысле, благоприятном русскому имени».

Царский представитель в Бухаре Я.Я. Лютш не находит ничего более разумного, как оставить пренебрежительно-пошлую помету — обычный приём малых, малосостоятельных не по рангу, но по человеческим качествам чиновников всяких времён и народов: «Кажется, мелкие придирки. Неужели сплетни эти собирать входит в инструкцию капитана Генерального штаба Снесарева?» Разумеется, в инструкцию не входило слышать стоны измученных…

Чуть позже представленная докладная ещё более решительна, точна, предупредительна.

«Эта краткая докладная записка, имеющая целью быстро и по существенным сторонам оценить вступающий в силу зякет, не может касаться многочисленных сторон, им же поднимаемых. Например, вопроса о том, что содержание зякета даёт бесконечный простор произволу и хищению бухарской власти, и без того столь гибкой и изобретательной в деле злоупотребления средствами и трудом народа…

Как я уже доносил, таджики собираются бежать во все стороны. Я имею дополнительные известия, что в Вахане одно время в ночь были уложены вещи и собирался материал для быстрой наводки двух мостов через Пяндж; начальнику Лянгарского поста было вовремя доложено об этом, и он успел убедить и успокоить народонаселение. Что таджики побегут, это вполне естественно. В ближайших странах у них есть родственники, с которыми они были и без того в постоянном общении, значит придут они в случае бегства в места им не чужие, а родственные. Далее, бухарцев они всегда считали, считают да и имеют право считать хуже афганцев, ещё хуже, конечно, читраль-цев. Затруднений бегство никаких не представит и удержать горцев никто не может: одна ночь — и вместо кишлаков Вахана останется пустыня.

Наконец, есть и хозяйственная причина: в соседних странах зякет слабее здешнего. Например, в Афганистане… Относительно Читрала не удалось добыть точных данных, но, по-видимому, обложение там гораздо легче афганского, да и англичане крепко держат читральцев в руках, грабить не позволяют… Что до сих пор удерживало туземцев от перебегов и вносило в страну порядок, это надежда их, что нынешний порядок лишь временный, что рано или поздно белый царь возьмёт их под свою высокую руку. Теперь эта надежда с введением зякета исчезла, а с тем вместе порвалась существенная нить, вязавшая таджиков с их населёнными местами».