Генерал Снесарев на полях войны и мира

В станичной прогимназии учили основательно, учение занимало много времени, но Андрей не чувствовал скуки и усталости, тяжести лямки. Разве что приходилось вставать с постели раньше, чем прежде. Учение ему давалось легко. Любимыми предметами были математика, древние языки, но прежде всего история и география. Большая карта тогдашнего мира над его столом была сплошь исчерчена красным карандашом: кружками, линиями, звёздочками; жирными точками были помечены города, реки, горы многих стран, где ему, видимо, по замыслу надлежало побывать: Памир, Гиндукуш, Гималаи, Карпаты и Кавказ, Чёрное, Белое и Каспийское моря, а за рубежами отечества самыми яркими метами были обозначены мировые столицы: Рим, Париж, Лондон. Подчас попадались и незначительные, на первый взгляд, географически заурядные места, но для гимназиста они, по-видимому, имели своё особое, только ему ведомое значение. Судьбе будет угодно распорядиться так, что во многих уголках, отмеченных на карте, Снесарев побывает.

Зимними вечерами, когда он ложился спать и сон не приходил, перед его глазами вживе вставали Канны и Фермопилы, поле Куликово и Косово поле, Аустерлиц и Бородино со всеми их узнанными, а чаще воображаемыми подробностями. Он видел поля ушедших сражений по-разному: как полководец, отдающий приказы с высокого холма, и как безымянный ратник, кровью истекающий в самой гуще схватки, как наступающий и как отступающий, как командующий то с одной, то с другой стороны. Он был юный патриот. И на русских холмах желал победы русскому воинству. Но он был и психолог, и математик, он понимал уже, что историю не переписать. И, однако, не так, как свершилось в действительности, — по-иному, в воображении и на бумаге разворачивал панораму больших и малых битв, просчитывал, при каких обстоятельствах побеждённые могли бы победить, а победившие — потерпеть поражение. Он искал варианты исторической, военной, а возможно, и мудро-наивной народной справедливости.

Ему было пятнадцать — самое время дружбы, подвигов, любви. В дружбе ему повезло. С одноклассником Марком Черкесовым можно было не только противостоять задиристым сверстникам, объезжать норовистый конский молодняк, часами нарезать коньками замысловатые фигуры на зимней реке, взятой в плен ледяным панцирем. С Марком смело можно было идти в разведку и даже в атаку, не боясь, что друг прянет в сторону с общей опасной стези.

Они ещё несколькими годами назад тайно готовились для подвига и даже, может быть, героической гибели. Через двадцать лет после того, как Россия, разорвав жёсткий обруч Парижского трактата, накинутый после Крымской кампании 1853–1856 годов (когда либеральные христианские Англия и Франция вкупе с нелиберальной и нехристианской Турцией да ещё вдовесок с королевской отнюдь не великой Сардинией одержали верх над Россией на берегах Чёрного моря), снова устремилась на Балканы и к турецким пределам, чтобы помочь болгарам и сербам, и верховная власть, и общество, и народ были единодушны в патриотических настроениях. Почти не было мелкой борьбы мнений и в печати, пресса писала с должным воодушевлением о подвигах, без злоречивости — о мужестве русских солдат и их жертвенности. Только и разговоров было что о войне, генералах Скобелеве, Столетове, Гурко, Черняеве. У всех на устах были Плевна и Шипка. Под молебны и звоны колоколов казачьи эскадроны отправлялись на Балканы.

Андрей и Марк тайно готовились уйти туда же. Даже царь — на дунайской переправе. Уроки они забросили напрочь, продумали десятки вариантов, как быстрее и вернее добраться до Болгарии, а затем и Сербии. Перед самым их побегом на Балканы очередная русско-турецкая война победно для России завершилась.

3

Вполнеба зловеще вздымались багровые сполохи. Возвращались на Донщину искалеченные станичники, припадая к полынной степи, донским родникам. (А облюбованный друзьями-прогимназистами птицезвонкий, лозами заросший донской островок был как маленький уголок идиллии в жестоком мире). Возвращалась с войны победившая Россия, в мирные дни теряя свой успех. В плоды победы вонзил зубы Берлинский конгресс, на котором Дизраэли, Бисмарк, австрийские, венгерские, французские политики, конечно же, не питая друг к другу совокупно сердечных, бессеребренических чувств, тем не менее поспешили усесться за один антирусский стол, чтобы разыграть очередную нерусскую карту.

Со всей ранимостью юной души воспринимая человеческое горе и людскую несправедливость, Андрей не по годам быстро взрослел. И всё же солнце и радость, даруемые молодостью, уводили от горестного, скорбного. А первая влюблённость подвигала на первые стихотворные строки. Стихи он посвящал Лене Хопёрской, станичной кареглазой красавице с огромным голубым бантом в чёрной косе. Влюблены в неё были оба: и Андрей, и его друг Марк.