Генерал Снесарев на полях войны и мира

Западные области — снова русские благодаря и Снесареву, но скоро всё прахом пустит Тухачевский, в лихокавалерийском наскоке достигнув приваршавских берегов Вислы и столь же быстро оттуда откатившись едва не до Днепра, а ещё более — Реввоенсовет и упрямый Сталин, которые, надеясь захватить Львов, не дали дополнительных войск на подмогу Тухачевскому.

В декабре 1918 года вверенными Снесареву войсками были снова отвоеваны Минск, Полоцк, Гомель (приближаясь к скорогрядущей «Линии Керзона») от сборных, наверное, точнее сбродных отрядов — польских, шведских, финских. Но воевать было мудрено: иногда — некому, чаще — нечем. Побывав в Великих Луках, он почти с отчаянием скажет: «В дивизии ничего нет — ни тёплой одежды, ни сапог, ни винтовок… Это хуже всякой турецкой (армии)… Я чувствую, что на душе моей нехорошо — этот всеобщий жестокий развал моей страны гнетёт меня до земли…» Развал действительно всеобщий: от столицы до уездного городка, от университета до гимназии, от генерала до солдата, и не было на русской земле уголка, где бы человек мог себя чувствовать защищенным.

4

В Острогожске Алексея Ивановича Тростянского уже не было в живых. Командарм запишет позже: «В моей природе есть что-то от Поликрата, да стыдно как-то никоим образом не пострадать среди океана страданий… Но бедный Алёша!»

В Острогожске произошло вот что: город переходил из рук в руки разных банд: зелёных, чёрных, самостийных, атаманных и безатаманных… 13 ноября 1918 года в городе очередная банда подожгла спирто-водочный завод — «монополька» заполыхала не на час. Среди дня вдруг раздался набат (кто звонил — так и не выяснилось), и вооружённая толпа повалила к дому Тростянского. Начался грабёж. (Георгиевское оружие — шашка с привинченным на эфесе эмалевым Георгиевским крестиком, с надписью от сослуживцев — пропало во время того грабежа и разбоя.)

Вскоре о. Алексея увели неизвестно куда. Оказалось — к церкви, где безбожные молодцы, надеясь поживиться, не пощадили даже алтаря. К вечеру священника привели обратно, избитого, с кровоподтёками на лице, и снова принялись грабить и стрелять в комнатах. Один из бандитов бросил заряженную винтовку на маленьких сыновей командарма, лежавших на кроватке. О. Алексея снова увели к церкви, где грозились изрубить его шашками; потом двинулись дальше и за Думным мостом велели снять шубу, сапоги и рясу. После этого — расстреляли. Уже мёртвого иссекли шашками. И только на третий день дозволили захоронить человека, который сотни и сотни раз за свою жизнь крестил, венчал, отпевал земляков, был душевным связным меж их земными и потусторонними пределами.

5

«Интересно перечитать роман “Бесы” Достоевского, о котором в некоторых кругах говорят как о пророческом сочинении…» — запись в «смоленском» дневнике Снесарева, пожалуй, и неожиданная. Что ему до некоторых кругов?

Достоевский читан им многократно, осмыслен и не оспорен днями мира и войны, одинаково психологически трагедийными; и, разумеется, произведения Достоевского он считал книгами пророческими. Он в Оптиной пустыни полдня пробыл у знаменитого скита, с удивительной ясностью видя оттуда географическую и духовную русскую даль, надеясь, что Алёша и духовно-праведные рати русских мальчиков помогут России устоять. Что ж, тёмная сила на этот раз, вернее, и на этот раз оказалась сильнее — хитростью, лукавством, жестокостью.

6

Девятнадцатый год начинался не лучше семнадцатого или восемнадцатого. Нехватка всего, кроме разрухи и дикости, зыбкость в тылу и на фронте, как на глухом белорусском болоте.

Глубоко потрясли Снесарева и зигзаги судеб Носовича и Ковалевского, давних друзей-единомышленников, первых помощников его в царицынском штабе. Потрясение сгустилось до взрывного ещё и из-за того, что это он их уговорил поехать с ним в Царицын. И вот их исход — Носович, во всех смыслах блистательный офицер, ушёл к белым, «утёк самым наглым образом, забрал секретные бумаги, в автомобиле… А Ковалевский был судим, оправдан, а в ночь его вызвали… и расстреляли. Это ужасно, это говорит, что та несовершенная организация, которую зовут рев. трибуналом, не удовлетворяет сердец… её обходят, ей не повинуются…».

В январе 1919 года Западная армия вступила в Вильну, вскоре — в Гродно.

В конце января прибыли Окулов, Вацетис. Инспекционные поездки — Орша, Могилёв, Калинковичи, Овруч, Лунинец, Бобруйск, Минск.

В Смоленске Снесарева ждёт телеграмма с приказом взять Ков-но и Гродно — подпись Вацетис, копия Троцкому и Ленину. Снесарев лишний раз убеждается в неответственном слове и «гибкости» руководящего латыша: «Приказ расходится с нашей с Вацетисом беседой, видимо, подсказан политическими соображениями. “Известия” (1919): 17 февраля созывается съезд Советов Литвы (в Вильно); аграрная реформа в Белоруссии… федерация Белоруссии с Российской Советской Республикой».

7