Наблюдая за недоумением друзей, вызванным его последней фразой, Ховрин озадаченно потеребил серьгу в ухе:
– Я так понимаю, что у вас, босота, окромя того, что на себя вздето, и нет ничего? Да как же вы в море-то собрались? С этими двумя понятно, море только с берегу и видели, а ты, Николай, вроде как не первый день на свете живешь?
– Шо я имею сказать за робу, дядя Артемий…– начал было Корено, но замолчал, прерванный гневным взмахом Ховрина:
– Я тебе, селедка тухлая, не дядя, а господин боцман – Ховрин Артемий Кузьмич! Ежели не по службе разговор, то можешь и проще – Артемий Кузьмич, ко мне даже капитан так обращается. Сам запомни и дружков своих научи! И неча на меня волком смотреть,– прикрикнул Ховрин, обращаясь к Туташхиа.– Не нравится, что я молвлю? Так возьми пистоль да и стрели меня! А тока на пароходе мое слово главное, и коль не по нраву што, так иди себе сам, с Богом и ветерком попутным! Ежели б не мой должок перед Сашкой, стал бы я когда с кандальниками дело иметь!
Не говоря ни слова, Туташхиа резко встал, коротко и зло мотнул головой и собрался к выходу, но Троцкий, уцепившись за рукав его пиджака, остановил абрека, стал что-то быстро и убедительно шептать. Через несколько минут Туташхиа, все еще оставаясь крайне недовольным, бросил: «Будь по-твоему» – и вновь сел за стол.
Видя, что дело принимает нежелательный оборот, и пытаясь хоть как-то успокоить боцмана, Николай приподнялся со своего места:
– Запомнил, Артемий Кузьмич, как есть запомнил! – примиряюще поднял ладони Корено.– Только в том, что пустые мы, нашей вины нет. День только прошел, как мы с-под стражи утекли, а до дому соваться не с руки. Да и не знали мы, как с Одессы уходить будем. То Беня Крик с Мишей Винницким за нас решали. А с робой да с чем другим к утру порешаем: шекелей вдосталь, так шо – щас мальков кликну, они нам мигом все, шо нужно, спроворят…
– Коль так, то до утра не надо,– чуть успокоившись, фыркнул боцман.– Один черт, в поход только через неделю пойдем, так шо вы еще пяток деньков тут пересидите тишком, а за день до отхода я вас на «Одиссея» и сведу. Барахлишком каким-никаким, опять же, разживетесь. Только, ежли вас тут словят, я вас знать не знаю и ведать про вас не ведаю.
Последующие несколько дней прошли для друзей в томительном ожидании. Троцкий то изводил приятелей предположениями о том, насколько надежен может быть боцман, то неестественно веселился, то чаще, чем нужно, выглядывал в окно, не выходя, впрочем, на улицу. Корено, не обращая внимания на нервное возбуждение товарища, днями напролет либо плел сеть, либо болтал о чем-то с регулярно прибегавшими сорванцами. Вездесущие портовые мальчишки, получив от Туташхиа деньги, обеспечили компанию всем необходимым, от исподнего до матросских рундуков, и теперь Коля считал, что заботиться больше и не о чем. Миша и Беня не выдадут, а полицмейстер не съест. Туташхиа же практически все время молчал, думая о чем-то своем. Лев, не сумев добиться от приятеля ответа на свои вопросы, даже предполагал, что абрек хочет выпроводить его из города, после чего уйти из Одессы самостоятельно. Прав он был или нет, так и осталось неизвестным, но, скорее всего, Троцкий был не прав, так как Колины советы и рекомендации об укладе судовой жизни Дато слушал внимательно.
Вечером одиннадцатого сентября ожидание закончилось. Едва лишь стемнело, во дворе мазанки появился Ховрин. После беглого осмотра внешнего вида беглецов и содержимого их сундуков боцман остался доволен. Безжалостно вытряхнув на стол револьверы и горсть патронов, Арсений Кузьмич вынул из кармана три матросских договора и карандаш. Туташхиа и Троцкий без разговоров расписались в тех местах, куда боцман ткнул желтым от табака пальцем, а вот Корено, повертев лист договора перед глазами, буркнул сомневающимся голосом:
– Стесняюсь спросить, Артемий Кузьмич, а шо ви имеете сказать за подпись с нотариату али агента?
– Ты зенки-то протри,– хмыкнул Ховрин,– на месте все подписи. Беня Крик лично до нотариуса за ними ходил.
Проверив, все ли бумаги подписаны надлежащим образом, боцман тщательно упрятал документы под форменку, взмахом руки позвал друзей за собой и вышел на улицу.