Генерал СС

«Как солдат, хочу напомнить всем остальным солдатам, что попасть живым в руки противника — позор. Поэтому долг офицера — покончить с собой, дабы избежать такой участи. Если офицер позволит взять себя в плен, он недостоин своего мундира. Его будут считать дезертиром и изменником своей страны, и когда окончится война, он предстанет перед судом.

Вышесказанное относится также к младшим командирам и рядовым. Сдача в плен — проявление трусости! Наш фюрер Адольф Гитлер требует, чтобы мы сражались до последнего человека, до последнего патрона. Будьте достойны его доверия!

Хайль Гитлер!»

В тот день, когда этот приказ был издан, четверо старших офицеров покинули Сталинград. Генералу Енеке повредило череп упавшей балкой, и его эвакуировали самолетом. Генералов Пикерта и Хубе отправили в Германию по приказу отдела личного состава армии. Генерал-майор Бергер покинул Сталинград по собственной инициативе. Его арестовали на аэродроме в Варнополе и два часа спустя расстреляли за ангарами.

На окраине Сталинграда генерал-квартирмейстер взорвал себя вместе со своим штабом вскоре после того, как русские заняли эту позицию.

В госпитале в Бабуркине хирург и четверо ассистентов готовились делать операцию, когда на дороге снаружи появилась колонна Т-34. Хирург едва успел взорвать связку гранат перед тем, как вошли русские. Госпиталь оказался сильно разрушен, там не нашли никого живого.

Возле Котловской четыреста русских танков уничтожили потрепанные остатки немецкой дивизии [97]. Лейтенант и пятеро солдат сумели спастись, но меньше чем через час их задержал полицейский патруль и расстрелял за неисполнение приказа фюрера.

До последнего человека, до последнего патрона… Будьте достойны его доверия!

ПЛЕННИКИ НКВД

Из глубин Сибири принеслась новая, более неистовая буря. Она беспощадно трепала нас день и ночь. Идти выпрямясь было почти невозможно, мы тащились, ссутулив плечи и свесив руки, время от времени становились на четвереньки, будто животные. Иногда особенно сильный порыв подхватывал человека, проносил несколько метров и пренебрежительно швырял в снег, как ненужный сверток. Холод тоже усилился. Температура упала до того, что слезы, постоянно бегущие из наших глаз, тут же превращались в ледышки [98].

В конце концов идти дальше стало невозможно, мы зарылись в снег и оставались в нем четыре дня, пока вокруг бушевала буря и превращала сугробы в большие, сияющие холмы. Вырванные с корнем кусты и деревья неслись мимо нас невидимым потоком. Два раза мы видели бежавших по ветру мимо наших нор волков с вытянутыми тощими шеями и горящими желтыми глазами. Они не обращали внимания на нас, а мы на них. Все были озабочены одним — сохранением жизни.

Мы так привыкли к вою и стонам ветра, что в редкие минуты затишья пугались неестественного безмолвия и едва смели дышать из боязни выдать свою позицию русским.

Враг мог прятаться всего в полукилометре, в ближайшей лощине, но узнать об этом не было никакой возможности. Снег валил так густо, что видимость сократилась до нескольких метров.

Утром пятого дня ветер утих до нормального и казался нежным весенним зефиром. Мы выбрались из своих ледяных тюрем и с трудом потащились по сугробам вслед за генералом Аугсбергом. После одной внезапной минуты человеческой слабости, когда мы перешли Чир, он снова замкнулся в себе и стал машиной-эсэсовцем, угрюмо ведущим свой отряд испуганных, оголодавших людей по русским просторам в поисках призрака немецкой армии.

— Иван, — неожиданно произнес Старик на ходу.

И указал на движущуюся по равнине колонну тяжелых танков.

— Направляются на запад, — сказал Хайде. — Там фронт.

— Там Германия, — сказал я.

— Германия! — воскликнул с гневным презрением Грегор. — А почему не Франция? Почему не Америка? Если долго двигаться, можно добраться даже до Японии и вернуться обратно… Почему Германия? Почему не Луна, черт возьми?

— Считай, как знаешь, — ответил я равнодушно.

— Не надейся, что мы вернемся в Германию, приятель! Хорошо бы дойти до следующей реки!

— Это пораженческий разговор! — заорал Хайде, выхватывая револьвер. — Тебя можно за него расстрелять!