В марте, раньше обычного, началась оттепель. В сопровождении ординарца, Каппель ехал шагом в одну из своих частей. Выполнение расписания занятий, утвержденного им, он ежедневно проверял лично. Опустив глаза, крепко сжав поводья, он мучительно решал все одну и ту же задачу -- как сдвинуть с места неразрешимый вопрос о формировании корпуса. На углу одной улицы он поднял голову и глаза его встретились с черными, большими, как вишни, глазами молоденькой девушки, приветливо махнувшей ему рукой. Генерал тоже, улыбнувшись, приложил руку к головному убору. Он не знал, кто эта девушка, но его в городе знали все и он не удивился ее приветливому жесту. Чистая, русская, миловидная молодость улыбнулась ему, но на душе от этого стало еще тяжелее -- "Что будет с ней и подобными ей, если мы уступим в борьбе?" В раздражении Каппель дал шпоры коню и крупной рысью подъехал к казарме.
Но только он сошел с коня, как из дверей казармы быстро вышел дежурный офицер и, отдав уставной рапорт, добавил: "Ваше Превосходительство, сейчас звонили из штаба корпуса -- пришла телефонограмма о присылке пополнений и просили вас вернуться".
Мелькали в бешеном карьере дома города -- генерал шпорил коня. Не останавливая, спрыгнул с седла, быстро вбежал на ступеньки, сбросил шубу, прошел в кабинет, лицо светилось радостью и жизнью. Откуда-то узнавши о сообщении из Омска, в штабе был полк. Вырыпаев. Каппель схватил телефонограмму -- она была шифрованная. Опустившись на стул, вынул из кармана шифр, несколько минут расшифровывал. Откинулся на спинку стула, провел по лбу рукой и вдруг рассмеялся -- странный был этот смех.
"Василий Осипович, они дают нам пополнения и большие из Екатеринбурга" -- он задохся в смехе -- "Пополнения -- пленных красноармейцев".
Этот странный, больной смех был тяжелой реакцией на все пережитое за последнее время, и горькой болью-ответом на присылаемые пополнения.
Вырыпаев молчал -- он тоже понимал, что такое пополнение не усилит, а ослабит корпус, так как непроверенная, непрофильтрованная масса бывших красноармейцев поглотит старые кадры и в момент боевой работы от нее можно ожидать всего, что угодно. Опустившись на стул, Каппель сжал голову руками. В кабинете царило молчание. Прошла минута, две, может быть десять. Не изменяя позы, как будто говоря сам с собой, генерал тихо проговорил: "За этими пленными красноармейцами я должен ехать в Екатеринбург и там их принять. Они, как здесь написано (он кивнул на телефонограмму), сами пожелали вступить в наши ряды и бороться с коммунизмом, Hо..." Каппель на минуту замолк, и тяжело вздохнув, закончил: "Их так много этих "но"".
И опять в кабинете воцарилась тишина. Сменяя быстро одна другую, в голове Каппеля мелькали мысли, -- они были тяжелы и мучительны, -- в поисках выхода из положения. Напряженный до предела мозг искал верный путь к дальнейшей борьбе и победе. И бросив руки на стол, выпрямившись, Каппель поднял голову. Лицо и потемневшие глаза были спокойны и холодны. Медленно падали отрывистые, резкие слова и трудно было понять чего в них больше -- горечи или веры в себя. "Все равно, всех поделить между частями" -- слушал эти слова Вырыпаев. -- "Усилить до отказа занятия, собрать все силы, всю волю -- перевоспитать, сделать нашими -- каждый час, каждую минуту думать только об этом. Передать им, внушить нашу веру, заразить нашим порывом, привить любовь к настоящей России, душу свою им передать, если потребуется, но зато их души перестроить".