Генерал в своём лабиринте

Хосе Паласиос ни на секунду не оставлял генерала одного - тот бредил с вечера, лежа в гамаке. Он приготовил генералу обычный отвар и сделал очистительную клизму, надеясь, что кто-нибудь, обладающий большим авторитетом, решится уговорить его обратиться к врачу, но никто этого не сделал. Генерал подремал не более часа, когда стало уже рассветать.

В тот день его посетили генерал Марьяно Монтилья со своими близкими друзьями из Картахены, среди которых было трое его знакомых - три Хуана, все из партии боливаристов: Хуан Гарсиа дель Рио, Хуан де Франсиско Мартин и Хуан де Диос Амадор. Все трое молча и с ужасом смотрели на это распростертое тело, что силилось подняться, но, даже чтобы только обнять их, у генерала не хватило дыхания. Они видели его на заседании Высочайшего Конгресса, в состав которого входили, и не могли поверить, что за такое короткое время он так исхудал. Кости просвечивали сквозь кожу, и он никак не мог сосредоточить взгляд на предмете. Он, должно быть, знал, как смрадно и жарко он дышит, поэтому старался говорить, отодвинувшись и немного отвернувшись. Но что произвело на них особенное впечатление -это его рост, уменьшившийся настолько, что, когда Монтилья обнимал генерала, ему показалось, что тот ему по пояс.

Он обычно весил восемьдесят восемь фунтов, а перед смертью еще на десять фунтов меньше. Официально его рост был метр шестьдесят пять сантиметров, однако медицинские данные всегда не совпадали с действительностью, и когда делали вскрытие, он оказался на четыре сантиметра меньше. Ступни и ладони были так малы относительно туловища, что казалось, они тоже уменьшились. Хосе Паласиос заметил, что брюки доходят ему едва ли не до груди, а рукава рубашки надо загибать. Генерал предупредил возможные вопросы пришедших и сказал, что его обычные сапоги тридцать пятого размера, по французским меркам, стали велики ему с января. Генерал Монтилья, известный своим изощренным юмором в самых нерасполагающих для этого ситуациях, патетически воскликнул:

- Самое главное, что ваше превосходительство не уменьшается внутренне.

Как обычно, в подтверждение своей мысли Монтилья разразился заливистым хохотом. Генерал улыбнулся ему, как старому другу, и переменил тему. Погода улучшилась, беседовать было приятно, но генерал предпочел принять посетителей, сидя в гамаке, и в той же комнате, где спал.

Говорили в основном о ситуации в стране. Болива-ристы Картахены отказывались признать новую конституцию и избранных депутатов под предлогом, что сту-денты-сантандеристы оказали непозволительное давление на конгресс. А лояльные военные, которые по приказу генерала держались в стороне, и сельское духовенство, которое его поддерживало, не имели возможности мобилизовать свои силы. Генерал Франсиско Кар-мона, командир гарнизона Картахены и преданный его делу человек, был готов поднять восстание и не переставал угрожать, что он это сделает. Генерал попросил Монтилью, чтобы тот отправился к Кармоне и попытался отговорить его. Затем, обращаясь ко всем и ни на кого не глядя, он грубо резюмировал то, что думал о новом правительстве:

- Москера - тупица, Кайседо - приспособленец, и оба с детства запуганы колледжем Святого Бар-толоме.

Иными словами, это означало, что президент - дебил, а вице-президент оппортунист, переходящий из партии в партию в зависимости от того, куда ветер дует. Затем генерал заметил - с горечью, которая всегда появлялась у него в плохие времена, - что не удивится, если каждый из них окажется родным братом архиепископа. И заявил: новая конституция оказалась лучше, чем можно было ожидать, имея в виду исторический момент, когда явная опасность - это не поражение на выборах, а гражданская война, развязыванию которой Сантандер содействует своими письмами из Парижа. Избранный президент призвал в Попайане к порядку и единению, но даже не сказал, принял ли он президентство.

- Он ждет, что Кайседо сделает за него грязную работу, - сказал генерал.

- Москера, должно быть, уже в Санта-Фе, - сказал Монтилья. - Он выехал из Попайана в понедельник.

Генерал не знал этого, но не удивился новости.

- Теперь, когда ему придется действовать, они увидят, что голова у него пуста, словно тыква, - сказал он. - Он не годится даже в швейцары в президентском дворце.

Генерал надолго задумался и сделался печальным.

- Жаль, - сказал он. - Сукре - вот кто был человеком.

- Самый достойный из генералов, - улыбнулся де Франсиско.

Эти слова были известны всем в стране, хотя генерал прилагал усилия, чтобы их широко не распространяли.

- Гениальная фраза Урданеты! - пошутил Монтилья.

Генерал не обратил внимания на то, что его перебили, и приготовился послушать подробности местной политической жизни, больше для развлечения, нежели для серьезного анализа, однако Монтилья снова придал разговору торжественность, которую генерал только что отверг.

- Простите меня, ваше превосходительство, - сказал он, - вы лучше других знаете, какое восхищение я испытываю перед Великим Маршалом, но настоящий человек - не он. - И заключил с театральным пафосом: - Такой человек - это вы.