Генерал в своём лабиринте

Он велел им войти. Монтилье и тем, кто с ним пришел, не оставалось ничего другого, как поддержать игру. Адъютанты распорядились позвать волынщиков, которые были здесь накануне; несколько мужчин и женщин в старинных одеждах танцевали в честь приглашенных кумбию. Камиллу поразила прелесть этого народного танца, пришедшего в Америку из Африки, и она захотела разучить его. У генерала была слава превосходного танцора, и кое-кто из присутствующих вспомнил, что в последний свой приезд он танцевал кумбию, как бог. Но когда его пригласила Камилла, он отклонил предложенную честь. "Три года - это большой срок", - сказал он, улыбаясь. Ей показали несколько движений, и она стала танцевать одна. Вдруг, в тот момент, когда музыка на секунду умолкла, послышались восторженные крики, несколько мощных взрывов и ружейные выстрелы. Камилла испугалась.

Граф встревоженно сказал:

- Черт возьми, да это революция!

- Пожалуй, только ее нам и недостает, - сказал, смеясь, генерал. - К сожалению, это всего лишь петушиные бои.

И, почти машинально допив кофе, широким жестом руки пригласил всех на петушиные бои в гальере.

- Идемте с нами, Монтилья, посмотрите, какой из меня покойник, сказал он.

И вот в два часа он появился в гальере вместе с многочисленной толпой приглашенных, возглавляемой графом де Режекуром. Однако мужчины, собравшиеся там, - а там были только мужчины, - смотрели не на него, а на Камиллу. Никто и подумать не мог, что такая блестящая женщина принадлежит не ему, тем более что он пришел с ней в такое место, куда женщинам доступ запрещен. А когда он попросил ее идти с графом, все убедились окончательно, что это его женщина, поскольку было известно: генерал всегда поручает другим сопровождать своих тайных любовниц - для сокрытия правды.

Второй бой оказался жестоким. Пестрый петух выцарапал шпорами глаза своему противнику. Но ослепленный петух не сдался. Он разъярился до того, что оторвал пестрому петуху голову и склевал ее.

- Никогда не думала, что петушиный бой - кровавое зрелище, - сказала Камилла. - Но я в восторге.

Генерал объяснил, что обычно бывает гораздо больше крови, когда петухов раззадоривают непристойными криками и стреляют в воздух, но в этот раз из-за присутствия женщины, причем такой красивой, болельщики чувствуют себя скованно. Он лукаво взглянул на нее и сказал: "Это ваша вина". Она весело рассмеялась:

- Нет, ваше превосходительство, ваша, вы столько лет правили страной и не позаботились о законе, по которому мужчины должны вести себя одинаково и при женщинах, и без них.

Он начал терять терпение.

- Умоляю, не называйте меня превосходительством, - сказал он. - С меня достаточно того, что я есть я.

Когда поздно вечером генерал принимал надоевшую целебную ванну, Хосе Паласиос сказал ему: "Это самая красивая женщина, которую я видел рядом с вами". Генерал ответил, не открывая глаз'

- Она отвратительна.

Появление в гальере, согласно общему мнению, было продуманным поступком генерала: развеять различные слухи о том, что он серьезно болен; эти слухи в последние дни были столь упорными, что никто даже не усомнился в его смерти. Этот поступок повлек за собой некоторые последствия, так как почтальоны, которые выехали из Картахены во все концы, понесли весть о его добром здравии, и сторонники генерала устраивали в его честь празднества, однако не столько от радости, сколько для того, чтобы бросить вызов правительству.

Генералу удалось обмануть даже собственный организм, поскольку в последующие дни он сохранял бодрость и даже дважды садился за карточный стол - его адъютанты разгоняли скуку бесконечной игрой в карты. Андрес Ибарра, который был моложе и легкомысленней других и еще не утратил романтического представления о войне, написал в эти дни своей подруге в Кито: "Я предпочел бы умереть в твоих объятиях, чем жить в этом покое без тебя". Они играли дни и ночи, иногда углублялись в решения загадочных карточных комбинаций, иногда спорили до крика, атакуемые москитами, что в пору дождей нападали даже среди бела дня, несмотря на факелы из коровьего помета, поджигаемые ординарцами. Генерал не играл с той самой неудачной ночи в Гуадуасе, потому что неприятный эпизод с Вильсоном оставил у него в душе горький осадок - его никак не удавалось забыть, - однако он слышал, лежа в гамаке, крики офицеров за игрой, их откровенные разговоры, их тоску по войне - тоску, вызванную вынужденным бездельем в дни мира. Однажды ночью он бродил по дому и не устоял перед искушением задержаться в коридоре. Тем, кто увидел его, он сделал знак молчать и, тихо приблизившись к Андресу Ибарре, встал у него за спиной. Он положил ему на плечи руки, похожие на птичьи лапы, и спросил:

- Скажите мне, кузен, вам тоже кажется, что у меня лицо мертвеца?

Ибарра, привыкший к подобным неожиданностям, ответил не оборачиваясь и не глядя на него:

- Мне - нет, мой генерал.

- Вы либо слепы, либо лжете, - сказал он.

- Или сижу к вам спиной, - ответил Ибарра.