Генералиссимус. Книга 1

4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД — т. Берия и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию).

Председатель Государственного Комитета ОбороныИ. В. Сталин

Вот еще один красноречивый эпизод из тех дней. Мой знакомый Эмзор Акакиевич, немолодой житель Сочи, в свое время приближенный к охране Сталина, поведал:

“— Наш родственник, генерал Игнатошвили, один из заместителей начальника охраны Власика, спустя много лет после этого происшествия рассказал:

— Когда сложилось критическое положение под Москвой и немцы уже были в Крюкове, полным ходом шла эвакуация из Москвы различных учреждений. Однажды, сидя за столом, Микоян и Маленков сказали мне: “Пора уезжать в Куйбышев и Сталину. Иди скажи ему об этом”. Сами они опасались заводить такой разговор.

Я пришел к Сталину и, чтобы придать доверительность, заговорил по-грузински. Причем не сказал ни слова об отъезде.

— Иосиф Виссарионович, какие вещи взять в Куйбышев? Сталин на меня так посмотрел — я думал на мне одежда загорится от его взора!

— Ах ты трус проклятый! Как ты смеешь говорить о бегстве, когда армия стоит насмерть! Надо тебя расстрелять за такие паникерские разговоры!

Не помня себя, я, как в бреду, вернулся к тем, кто посылал меня к Сталину.

— Ну как? Что он решил?

Я не в состоянии был ответить, огненный взор Сталина еще жег меня. “Расстрел” — мелькало в сознании. Сталин не бросал слов на ветер! На глаза попала бутылка коньяка, я схватил ее и глотнул из горлышка.

Собеседники не унимались:

— Ну все же, что он решил?

— Он сказал — расстреляет меня за подобные паникерские разговоры. И если это случится — то вы подставили меня под расстрел...

Но, слава Богу, обошлось”.

В октябре 1941 года, в один из самых напряженных дней московской обороны, в кабинете Сталина раздался телефонный звонок. Сталин, не торопясь, подошел к аппарату. При разговоре он никогда не прикладывал трубку к уху, а держал ее на расстоянии — громкость была такая, что находившийся здесь генерал Голованов слышал все. Он и рассказал позднее этот эпизод.

Звонил корпусной комиссар Степанов, член Военного совета ВВС. Он доложил, что находится в Перхушкове, немного западнее Москвы, в штабе Западного фронта.

— Как там у вас дела? — спросил Сталин.

— Командование обеспокоено тем, что штаб фронта находится очень близко от переднего края обороны. Нужно вывести на восток, за Москву, примерно в район Арзамаса. А командный пункт организовать на восточной окраине Москвы.

Воцарилось довольно долгое молчание.

— Товарищ Степанов, спросите в штабе, лопаты у них есть? — не повышая голоса, сказал Сталин.

— Сейчас. — И снова молчание. — А какие лопаты, товарищ Сталин?

— Все равно какие.

— Сейчас... Лопаты есть, товарищ Сталин.

— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушкове, а я останусь в Москве. До свидания. — Он произнес все это спокойно, не повышая голоса, без тени раздражения и не спеша положил трубку.

* * *

18 октября немцы овладели Малоярославцем и Можайском.

19 октября Сталин собрал в Кремле ГКО. На заседание пригласили руководящих партийных и советских работников. Первым сделал сообщение о сложившейся на эти часы обстановке секретарь городского комитета партии Щербаков. Командующий МВО генерал Артемьев доложил о борьбе с паникой в Москве и о ходе эвакуации.

После них поднялся Сталин. Он не пошел к трибуне, спустился к тем, кто сидел в зале. Наступила напряженная тишина, все ждали, что Сталин скажет самое главное, самое важное. А он, пристально вглядываясь в лица, без вступления спросил:

— Будем защищать Москву или надо отходить? Тишина стала еще более напряженной. Конечно же, никто не мог сказать о том, что Москву придется оставить.

— Я спрашиваю каждого из вас. Под личную ответственность.

Он подошел к секретарю райкома, который сидел в первом ряду.

— Что скажете вы?

— Отходить нельзя. Следующий ответил:

— Будем сражаться за каждый дом.

Сталин обошел и спросил почти всех присутствующих. Они отвечали о готовности защищать Москву.

Повернувшись к Маленкову, Сталин сказал:

— Пишите постановление ГКО.

Маленков с готовностью взялся за ручку, склонился к бумаге. Но писал он медленно и неуверенно. Сталин подошел к нему, прочитал через плечо, что он пишет. Наконец не выдержал, обругал:

— Мямля, — отобрал листы, передал Щербакову и приказал: — Записывай. — Стал диктовать. Первые же слова были необычайные, не такие как в официальных постановлениях и приказах: “Сим объявляется...”