Генералиссимус. Книга 2

Сталин поручил Жукову выяснить на месте, что там происходит, разобраться и доложить, что можно сделать, чтобы помочь восставшим в Варшаве. Жуков так пишет в своих воспоминаниях: «По заданию Верховного к Бур-Комарове кому были посланы два парашютиста-офицера для связи и согласования действий, но он не пожелал их принять». Здесь у меня есть возможность воспользоваться не только первоисточником, но и рассказом самого исполнителя поручения, о котором говорит Жуков. Дело в том, что одним из офицеров, упомянутых Жуковым, был Иван Колос, в то время капитан, мой старый друг и коллега по работе в разведке. Сегодня он живет в Москве. Сравнительно недавно мы с ним и другими товарищами «обмыли» очень запоздавшее высокое звания Героя России, которое наконец-то, к празднованию 50-летия Победы, ему было присвоено. Ваня не раз рассказывал мне об этом сложном и очень ответственном поручении. Кстати, он написал книгу «По заданию Центра». Колос — опытный разведчик, всю войну прослужил в разведке, и в этой книге описано много заданий, которые ему пришлось выполнять, и том числе и особое задание, которое давал ему лично командующий фронтом маршал Рокоссовский. Я набрал номер телефона Ивана Колоса и сказал ему: — Ваня, я хочу воспользоваться твоим рассказом о восстании в Варшаве и о том, как ты выполнял задание командующего фронтом. — Ну что ж, Володя, спасибо за то, что ты меня не забываешь. Расскажи, расскажи, пусть знают, особенно молодежь, как нелегко нам давалась победа. Мы поговорили еще о делах, не имеющих отношения к моему последующему рассказу, и я повесил трубку. Вот что Колос пишет в своей книге: «Первоначальный этап общей операции, начавшейся в районе Витебска и Бобруйска, должен был закончиться на линии Буга. Быстрый разгром противника в Белоруссии позволил нашему командованию наметить дальнейший план форсирования Буга и освобождения Люблина. Это был уже последний этап летней операции, дальше предстояла новая концентрация сил и сокращение растянутых коммуникаций». Я напомню читателям, что первоначальный этап, о котором говорит Колос, как раз и связан с моим заданием, которое я выполнял в Витебске, — принес тогда снимки укреплений так называемого «Медвежьего вала». И вот этот этап, как говорит Колос, для меня здесь заканчивался, а ему предстояло выполнять задание для новой крупной операции. Кстати, и события у Колоса развивались подобно тому, как было у меня под Витебском. Его срочно вызвали к командующему. Дальше я привожу рассказ самого Колоса: « — В кабинете командующего были Рокоссовский и член Военного совета генерал-лейтенант Телегин. Рокоссовский встретил меня очень радушно, поздоровался, пригласил сесть и спросил: „Вы знаете о том, что в Варшаве восстание?“ Я ответил, что знаю. Дальше Рокоссовский, внимательно посмотрев мне в глаза, спросил: — Готовы ли вы к выполнению сложного задания? — Так точно! — Так вот. Мы отправляем самолетами в Варшаву медикаменты, оружие, продовольствие для повстанцев и не знаем, в чьи руки это все попадает. Так что вам поручается завтра вылететь на самолете, с парашютом приземлиться в осажденную Варшаву, выяснить обстановку в городе, связаться с командованием восставших и доложить нам по радио о том, какая там обстановка, какие гитлеровские части действуют в районе Варшавы. С вами вылетит радист, ваш старый друг Дмитрий Стенько. Я встал, больше говорить, собственно, было не о чем, и готов был к выполнению данного мне поручения. Командующий пожал мне руку и очень тепло сказал: — Счастливого вам возвращения». Выполняя задание командующего, Колос с радистом Димой, ночью, с небольшой высоты выпрыгнули с самолета. Летели они на двух так называемых «кукурузниках», потому что каждый такой самолет мог брать всего одного пассажира. И поскольку прыжок был совершен с небольшой высоты, Ваня раскрыл парашют уже перед самым приземлением. От этого произошел очень сильный удар о землю. Да, собственно, и не о землю, он упал на развалины, на груду кирпича, обломки какого-то здания. Ударился очень сильно, потерял сознание. Как выяснилось потом, повредил руку и получил небольшое сотрясение мозга. Его нашли повстанцы. Очень повезло, что это были бойцы Армии Людовой: не те, которые действовали по указке из Лондона, а те, которые сотрудничали с нами. Эти отряды возглавлял майор Сэнк. С ним дальше Колос и взаимодействовал. Не буду пересказывать все трудности, которые пришлось пережить Ване Колосу при исполне нии задания, скажу только об одном: он сделал все и даже больше того, что ему поручалось. Поддерживая постоянную связь по радио, он сообщал нашему командованию о том, что происходит в Варшаве, и увязывал взаимодействие наших войск с восставшими. Вот как об этом рассказывает сам Иван Колос: е— Не так-то просто было встретиться с руководством представителей из Лондона. Но все же, благодаря моей настойчивости, я добился этой встречи, и в назначенный день меня принял сначала заместитель Бур-Комаровского генерал Монтер в своем кабинете. И когда мы с ним беседовали, дверь распахнулась, сопровождаемые адъютантом, в кабинет пошли два человека в штатском. Генерал Монтер поднялся. Встали и мы. Адъютант подвинул вошедшим два кресла. Они обменялись со мной молчаливым поклоном. — Мы слушаем вас, — проговорил Монтер, выжидательно взглянув на меня. Я коротко изложил наши соображения по освобождению Варшавы. — С ответом придется подождать, — сказал Монтер, — но моя обязанность напомнить вам, что Советы вступают в какое-то сомнительное отношение с кучкой самозванцев, засевших в Люблине. А это многих настораживает. — Не знаю, о каких людях говорит пан генерал, волонтеры, а также весьма многие офицеры Армии Краевой относятся кСоветам, как и к другим союзникам, с полным доверием, Сейчас речь о совместных усилиях повстанцев, Советской Армии и Войска Польского в освобождении Варшавы. Человек в очках сердито перебил меня (это был Бур-Комаровский): — Никакого Войска Польского, кроме того, что сражается здесь, не существует! Все присутствующие замолчали. Наконец генерал Монтер сказал: — Считаю разговор исчерпанным. Прошу подождать. Все, кроме адъютанта, вышли из комнаты. Через некоторое время Монтер вернулся и сказал: — Окончательный ответ получите на днях. Но так этого «окончательного ответа» и не последовало, и лондонские ставленники продолжали проводить сепаратистскую линию. Вскоре они приняли условия капитуляции, которые им предложили гитлеровцы. Всех повстанцев-волонтеров, добровольно сложивших оружие, гитлеровцы согнали в концентрационный лагерь в Прушкове (недалеко от Варшавы), а Бур-Комаровскому был предоставлен самолет, и он вылетел сначала в Швейцарию, а затем в Лондон. Повстанцы и партизаны, руководимые коммунистами, продолжали сопротивление до последнего, и с ними Иван Колос прошел эту тяжкую эпопею до конца. Жуков разобрался со всем происходящим и так пишет о своем впечатлении после изучения сложившейся здесь ситуации: <'Мне была непонятна оперативная цель этого наступления, сильно изматывающая наши войска. К. К. Рокоссовский был со мной согласен, но Верховный требовал выхода 47-й армии на Вислу, на участок Модлин — Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев". Через некоторое время, еще раз убедившись, что после тяжелых и неудачных боев части наши обескровлены и никакого успеха они не добьются, Жуков позвонил Сталину и сказал: — Я прошу вашего разрешения прекратить наступательные бои на участке 1-го Белорусского фронта. Они абсолютно бесперспективны. Прошу вас дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне, чтобы они привели свои части в порядок, получили пополнение и хотя бы немного отдохнули. Однако Сталину обстановка была известна шире, чем Жукову на фронте. Дело в том, что очень многие газеты и радио на Западе, да и наши союзники, подняли шум вокруг неудачного восстания в Варшаве и обвиняли советское командование в пассивности, в том, что оно не только не смогло помочь восставшим, но, учитывая, что восстание это было начато лондонским эмигрантским правительством, умышленно не предпринимало активных наступательных действий, чтобы это восстание было гитлеровцами подавлено. По сути дела, Верховное Главнокомандование и лично Сталина обвиняли в предательстве. Поэтому Сталин так нервничал и требовал от Жукова продолжать наступление и оказать все-таки помощь восставшим, и когда Жуков доложил довольно убедительно (и сделал это неоднократно) о невозможности продолжения наступления, Сталин очень разгневался и, перед тем как бросить трубку, решив, что по телефону с Жуковым договориться не удастся, приказал: — Вылетайте завтра в Ставку с Рокоссовским. Поговорим на месте. В Москве Жукова и Рокоссовского принял не один Сталин, в кабинете находились Антонов, Молотов, Берия и Маленков. Сталин очень сухо поздоровался с маршалами и сказал; — Ну, докладывайте. Жуков развернул карту и стал излагать ситуацию и свое отношение к происходящему. Здесь, мне кажется, уместно привести слова Жукова, потому что они отражают его впечатление о происходящем: "Вижу, И. Сталин нервничает: то к карте подойдет, то отойдет, то опять подойдет, пристально поглядывая то на меня, то на карту, то на К. К. Рокоссовского. Даже трубку отложил в сторону, что было всегда, когда он начинал терять хладнокровие и был чем-нибудь недоволен. —Товарищ Жуков, — перебил меня В. М. Молотов, — вы предлагаете остановить наступление тогда, когда разбитый противник не в состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение? — Противник уже успел создать оборону и подтянуть необходимые резервы, он сейчас успешно отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери. — Жуков считает, что все мы здесь витаем в облаках и не знаем, что делается на фронтах, — иронически усмехнувшись, вставил Берия. — Вы поддерживаете мнение Жукова? — спросил Сталин, обращаясь к К. К, Рокоссовскому. —Да, я считаю, надо дать войскам передышку и привести их после длительного напряжения в порядок. — Думаю, что передышку противник не хуже вас использует, — сказал Верховный. — Ну, а если поддержать 47-ю армию авиацией и усилить ее танками и артиллерией, сумеет ли она выйти на Вислу между Модлином и Варшавой? — Трудно сказать, товарищ Сталин, — ответил К. К. Рокоссовский. — Противник также может усилить это направление. — А как вы думаете, товарищ Жуков? — Считаю, что это наступление нам не даст ничего, кроме жертв. А с оперативной точки зрения, нам не особенно нужен район северо-западнее Варшавы. Город нужно брать обходом с юго-запада, одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь — Познань. Сил для этого сейчас на фронте нет, но их следует сосредоточить. Одновременно нужно основательно подготовить к совместным действиям и соседние фронты на Берлинском направлении. Сталин, видно, окончательно вышел из себя из-за этой несговорчивости полководца. Он бесцеремонно прервал Жукова: — Идите и еще раз подумайте, а мы здесь посоветуемся. Жуков с Рокоссовским вышли в соседнюю комнату и опять разложили карту. Жуков спросил Рокоссовского, почему он не отверг предложение Сталина в более категоричной форме, ведь ему-то было ясно, что наступление 47-й армии ни при каких обстоятельствах не могло дать положительных результатов. — А ты разве не заметил, как зло принимались твои соображения? — ответил Рокоссовский. — Ты что, не чувствовал, как Берия подогревает Сталина? Это, брат, может плохо кончиться. Уж я-то знаю, на что способен Берия, побывал в его застенках. Через 15—20 минут в комнату вошли Берия, Молотов и Маленков. — Ну как, что надумали? — спросил Маленков. — Мы ничего нового не придумали. Будем отстаивать свое мнение, — ответил Жуков. — Правильно, — сказал Маленков. — Мы вас поддержим. Но не успели все как следует расположиться, как их снова вызвали в кабинет Верховного. Войдя в кабинет, все остановились, чтобы выслушать Сталина. — Мы тут посоветовались и решили согласиться на переход к обороне наших войск, — сказал Верховный. — Что касается дальнейших планов, мы их обсудим позже. Можете идти. Все это было сказано далеко не дружелюбным тоном. Сталин почти не смотрел на маршалов. Очень не любил Верховный, когда с ним не соглашались. Но в этом случае его можно было понять. Ему хотелось снять, сбить накал зарубежных обвинений в том, что Советская Армия не пришла на помощь восставшим в Варшаве, а Жуков и Рокоссовский, не будучи политиками, не хотели ради не совсем понятных им политических интересов идти на дальнейшие жертвы и продолжить наступление, которое, как они считали, не принесет успеха. Политические и военные интересы в данном случае не совпадали. Непросто было, глядя в лицо Верховному и в присутствии троих членов Политбюро, которые тоже наседали на Жукова и Рокоссовского, отстоять свое мнение и доказать нецелесообразность дальнейших жертв на фронте. Этот случай является своеобразным ответом современным обвинителям, которые пытаются утверждать, что Жуков проводил операции, не считаясь с потерями, лишь бы добиться успеха. Проще всего в данном случае было бы, как говорится, взять под козырек и угодить Верховному, сказав: «Ваше приказание будет исполнено» — и продолжать наступление... Но Жуков на это не пошел. Он не хотел допустить ненужных жертв в таком, по его твердому убеждению, совершенно бесполезном продолжении военных действий. В отношениях Жукова и Сталина сложилась ситуация очень похожая на ту, которая была в 1941 году, когда Сталин за такое же отстаивание Жуковым своей точки зрения снял его с должности начальника Генерального штаба. Причем обстоятельства повторялись даже в деталях. И тогда Сталин сказал Жукову: «Выйдите и подумайте, а мы тут пока будем решать...» Там тоже Жуков только разложил карты, чтобы собраться с мыслями, как его сразу же вернули в кабинет. Сталин тогда объявил: «Мы сможем обойтись и без вас», — и, освободив его от обязанностей начальника Генштаба, назначил командующим Резервным фронтом и отправил организовывать наступление под Ельней, которое, собственно, и предлагал проводить Жуков. Теперь время было уже не то. И Сталин был не тот. И Жуков тоже очень изменился, завоевал авторитет в Вооруженных Силах, да и у самого Сталина. Теперь просто так с ним круто обойтись было нельзя. И Сталин это понимал. Но все же, как бы ни смягчал он эту «размолвку», как бы ни обставлял ее какими-то «декорациями» необходимости перемен, суть дела не изменялась: фактически Сталин после того разговора Жукова с должности снял. Мы в предыдущих главах уже отмечали проявление у Сталина ревности по отношению к популярности Жукова. С приближением победного завершения войны вполне допустимо предположить намерение Верховного: после многих неудач в первый год воины (несомненно, «подмочивших» его репутацию) подправить свой авторитет более активным вмешательством в успешные боевые дела. В подтверждение допустимости такого предположения приведу разговор Сталина с Жуковым спустя некоторое время: — Как вы смотрите на то, чтобы руководство всеми фронтами в дальнейшем передать в руки Ставки? — спросил Сталин. Обращаю внимание на то, что Сталин не пытается пояснить причины или обстоятельства, требующие сосредоточения военного руководства в его руках. Юридически он и так Верховный Главнокомандующий. Зачем ему понадобилось это более детальное вмешательство в боевые дела? Жуков ответил на этот вопрос Сталина: — Да, количество фронтов уменьшилось. Протяжение общего фронта тоже сократилось, руководство фронтами упростилось, и имеется полная возможность управлять фронтами из Ставки. Вот так, по-деловому, исходя из общей обстановки, сформулировал Жуков аргументы в пользу намечаемых Сталиным перемен. Если такое обоснование высказал бы сам Сталин, все мои предположения о личных амбициозных чувствах Верховного не стоили бы, как говорится, и ломаного гроша. Но подкрепление моим предположениям дает сам Сталин в продолжение разговора: — Вы это без обиды говорите? Значит, Иосиф Виссарионович имел в виду, спрашивая мнение Жукова, не только изменения в стратегическом руководстве, но и личностные: как отнесется Жуков к тому, что Верховный отстраняет его как представителя Ставки от руководства крупными операциями фронтов и, говоря по-простому, тянет одеяло на себя? Жуков отвечает со спокойным достоинством: — А на что же обижаться? Думаю, что мы с Василевским не останемся безработными. Жуков в ремарке к этим своим словам в «Воспоминаниях...» пишет: «...пошутил я». Но вдумайтесь, какой подтекст в этой «шутке». Разговор идет об «обиде», и Жуков, человек тактичный, отвечает обидчику, как принято в таких случаях: мол, что вы, что вы, не беспокойтесь, я не обижаюсь. Значит, обиду Сталин все же наносил. В чем она заключается? — В том, что Верховный отстраняет его от больших дел. То, что Жуков это понимает и дает понять собеседнику, что понимает, отчетливо просматривается в его словах: «Думаю... не останемся безработными». Все тут прозрачно высказано: с объявлением этого решения Сталина маршалы Жуков и Василевский уже «безработные», но Жуков надеется, что выйдет из уже состоявшегося положения «безработного». На этом разговор был прерван. Но Сталин, видимо, обдумал свой ход еще раз и, посчитав, что элемент обиды все же присутствует, — а ссориться с Жуковым он не хотел, потому что по-настоящему уважал и ценил маршала, — пригласил его к себе и «позолотил пилюлю»: — Вы и впредь останетесь моим заместителем. Ну и чтобы окончательно уважить Жукова, Верховный буквально играет на его полководческом самолюбии: — 1-й Белорусский фронт находится на Берлинском направлении. Мы думаем поставить вас на это направление. Вот он, главный козырь: я беру все в свои руки, а вам дарю лавры покорителя гитлеровской столицы — Берлина. Для Жукова — полководца и «военной косточки» до глубины души — такая перспектива, конечно же, лестна, почетна и... утешительна. Этим назначением Сталин в большой степени оправдал себя в глазах военачальников, которые восприняли назначение Жукова как заслуженный, закономерный шаг. Кому же брать Берлин, как не Жукову? И вот Сталин, вместе со всей армией, любящей и уважающей маршала Жукова, именно ему и оказывает эту высокую честь. Все восприняли это решение Сталина как еще одно проявление его мудрости. И действительно, в тонкости мышления ему не откажешь: добился чего хотел — будет завершать войну, возглавляя сам всю победоносную кампанию. Обиженным оказался один Рокоссовский, который уже предвкушал лавры покорителя Берлина, но вдруг судьба отвернулась от него — и пришлось передать фронт Жукову. Много лет Рокоссовский и Жуков считались друзьями, но горький осадок в душе Константина Константиновича остался на всю жизнь. И не только остался, но порой и выплескивался. (Но об этом — позже).