Генералиссимус Суворов

По окончании венчанья Суворов поздравил молодых. Доктор успел ему понравиться. Граф обходился с ним очень благосклонно, почти дружески, с участием расспрашивал о его делах и называл попросту Карлом Карловичем. Но лишь только подходил бедный учитель, Александр Васильевич затыкал платком нос, посматривая с насмешкой на его прическу.

Заиграла музыка. Граф открыл бал полонезом с дочерью хозяйки, затем с другой молодою. По какому-то странному ослеплению учитель не замечал дурного впечатления, произведенного им на своего посаженого отца, танцевал, веселился, перебегая с одного конца комнаты на другой и вполне высказывая беззаботность своего характера.

По окончании одного танца, отводя на место даму, он был так неосторожен, что наступил Суворову на ногу в то время, когда тот проходил по комнате. Александр Васильевич сморщился, сделал гримасу и, схватившись рукою за конец ступни, закричал:

— Ай, ай, ай, ходить не могу! Господи помилуй, хромаю, калекой стал.

Гости встревожились. Испуганная хозяйка не знала, что делать. Бедный учитель походил на статую. Его молодая жена готова была плакать. Наконец госпожа Грин приказала подать кресло и, обращаясь к Суворову, умоляла его сесть.

Александр Васильевич не слушал, продолжая говорить скороговоркой:

— Ох, кургузый щеголь! Без ноги сделал! Голова с хохлом, с пребольшим хохлом! Ой, помилуй бог, калекой стал! Ох, красноголовка! Большеголовка! Пахучка!

Хозяйка совершенно растерялась. Все гости с недоумением смотрели на эту странную сцену. Вдруг Суворов подошел к госпоже Грин.

— Маменька! — сказал он. — Маменька, где та щетка, которою перед свадьбой обметали у нас потолки, круглая такая, вот как голова этого щеголя.

Он показал на неподвижного учителя.

— На дворе, граф! — прошептала штаб-лекарша.

— Покажи мне ее!

Надо было повиноваться. Принесли щетку с длинной палкой. Суворов поднял голову.

— Славная щетка, — сказал он, посматривая искоса на бедного учителя, который в отчаянии пробирался к стене, — точно парикмахерский болван!.. Брутова голова! Важно причесана, помилуй бог, как гладко; только что стены обметать! Бруты, Цезари, патриоты на козьих ножках, двуличники, экивоки! Языком города берут, ногами пыль пускают… а голова — пуф!

Щетка, ей-богу щетка!

Тут он повернулся на одной ноге и заговорил с хозяйкой о московских блинах и о том, как должно их приготовлять. Щетку убрали, и мало-помалу все успокоились, начали говорить, шутить, смеяться и скоро все, кроме несчастного учителя, забыли приключения со щеткой. Только несчастный фридрихсгамский щеголь не мог возвратить своей прежней веселости и не только не смел подойти к Александру Васильевичу, но избегал даже его взгляда.

За ужином Суворов сел между двумя новобрачными дамами и выпил за их здоровье стакан вина. Перед ним поставили два горшка, со щами и кашею.

На другой, день он прислал хозяйской дочери богатый серебряный сервиз. Бедный учитель не получил ничего. На свадьбе было много гостей, и потому приключение со щеткой на другой же день распространилось по всему городу.

Впрочем, о чудачествах графа Александра Васильевича знали уже в Фридрихсгаме. По городу ходило о нем множество рассказов. Говорили, что однажды, среди разговора с одним из высших лиц города, Александр Васильевич вдруг остановился и запел петухом.

— Как это можно! — с негодованием воскликнул собеседник.

— Доживи с мое — запоешь и курицей, — ответил Суворов.

Занимаясь устройством крепостей, однажды Александр Васильевич поручил одному полковнику надзирать за работой новых укреплений. За недосугом или за леностью полковник сдал это поручение младшему по себе. Приехав осматривать работу и найдя неисправность, Суворов стал выговаривать полковнику, который в свое оправдание обвинял подчиненного.

— Ни вы, ни он не виноваты, — отвечал Александр Васильевич. Сказав это, он потребовал прут и начал сечь свои сапоги, приговаривая: — Не ленитесь, не ленитесь! Вы во всем виноваты. Если бы сами ходили по работам, то этого бы не случилось.

Помощником Суворова при постройке крепостей в Финляндии был инженер генерал-майор Прево де Люмиан. Александр же Васильевич, если кого любил, то непременно называл по имени и отчеству, так и этот иностранец получил от Александра Васильевича прозвище Ивана Ивановича, хотя ни он сам, и никто из его предков имени Ивана не носили, но это имя так усвоилось генералу Прево де Люмиану, что он до самой кончины своей всем известен был и иначе не назывался, как Иваном Ивановичем.

Рассказывали, что, принимая у себя одного чванного господина, Александр Васильевич встретил его, кланяясь чуть не в ноги, и бегал по комнате, крича:

— Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека! Прошка! Стул, другой, третий.

И при помощи Прошки Суворов ставил стулья один на другой, кланяясь и прося садиться выше других.

— Туда, туда, туда, садись, милости прошу, а уж свалишься, не моя вина, — говорил Александр Васильевич, улыбаясь.