Генералиссимус Суворов

Напрасно некоторые знакомые в Петербурге пугали Столыпина, что служить у графа Суворова будет трудно. Правда, день у него начинался не тогда, когда у других, а необычайно рано - Александр Васильевич вставал в два часа ночи, - но ведь у каждого свои привычки.

Служить адъютантом у графа Суворова было едва ли труднее, чем у надменного Репнина, скупца Николая Салтыкова, которым командовала жена, или у взбалмошного Каменского. Каменский однажды отколотил арапником своего родного сына за то, что тот, как показалось отцу, недостаточно быстро явился к нему.

Нелегко было служить и у покойного Потемкина: от княжеских причуд доставалось адъютантам.

Суворов - порывист и горяч, но, в сущности, чрезвычайно добрый человек.

Все его "причуды", о которых так был наслышан Столыпин до приезда в Варшаву, здесь получили совершенно иное освещение.

Завистники Суворова из придворных, все семьи девяти генерал-аншефов, которых обогнал в фельдмаршальстве неродовитый Суворов, их родственники и друзья - все старались обнести Суворова, рассказывая о нем разные небылицы. Особенно изощрялись в насмешках над тем, как генерал-аншеф Суворов, теперешний, стало быть, фельдмаршал, пел в польском походе петухом.

– Слыхали, наш-то фельдмаршал каков? Петушком поет! - хихикали петербургские сплетники, резонно умалчивая, при каких обстоятельствах и зачем это делалось.

Ко всем рассказам о Суворове Столыпин старался относиться беспристрастно, но все же невольно думал и сам: действительно, чего ради почтенный человек, фельдмаршал, так, за здорово живешь, поет петухом? Это его тоже коробило.

Но в Варшаве он узнал настоящую подоплеку кочетиного пения Суворова. Обо всем рассказал ему шурин, секунд-майор Аким Васильевич Хастатов, старый сослуживец Суворова.

– Шли мы,- словоохотливо рассказывал Хастатов,- по чужой земле. Кругом много всякого народу: кто за нас, кто против, как их разберешь. Значит, надо держать ухо востро. Вот наш батюшка Александр Васильевич и дает приказ: "Войскам выступать, когда петух запоет!" Коротко и ясно. Теперь надо понимать насчет петуха. Ежели бы это был обыкновенный петух, тогда всякий младенец знает: петух поет перед полночью и перед светом.

Значит, легко предупредить своих - дескать, русские выступят тогда-то, встречайте. Но что делать, коли это петух необыкновенный, суворовский? И поет он, когда захочет. И вот часиков в семь вечера наш батюшка вскочит с сенника, хлопнет в ладоши, закричит "кукареку", барабанщики ударят в барабаны, трубы подхватят, и, глядишь, через десять-пятнадцать минут нас и след простыл. Лови, лях! Кто не знает, тому, может, и, верно, смешно: генерал-аншеф по-кочетиному заливается. А как знаешь, тут не смеяться, а удивляться надо: умен, осторожен человек!

Столыпин был согласен с шурином. Он видел: Суворов прикидывается, играет роль, а на самом деле не так прост, как может показаться поверхностному, ненаблюдательному человеку.

…Всадники проехали небольшой лесок и вдруг очутились перед лагерем Елецкого полка.

Был полдень. Лагерь отдыхал.

Стоявший у пирамиды часовой, видимо, сразу признал фельдмаршала.

– К ружью! - истошно закричал он.

Суворов скакал куда-то в гущу палаток, к середине лагеря.

"Куда он?" - шпоря своего коня, недоумевал Столыпин.

Фельдмаршал осадил коня у палатки, возле которой стоял огромный, с добрую кадку барабан.

– Яков Васильич! - нагибаясь с седла, окликнул весело, по-приятельски Суворов. - Яков Васильич! Господин Кисляков!

– Асеньки? Ах ты господи! - послышалось из палатки.

Палатка заходила ходуном, и через секунду из нее выскочил высоченного роста, весь седой барабанщик.

– Здравствуй, отец наш Александр Васильич! - радостно приветствовал он фельдмаршала. - А я-то сплю… - укорял себя барабанщик.

– Здорово, Яков! Ты - чудо-богатырь! Ты - русский! Барабанщик надел каску и, проворно схватив барабан, стал натягивать бунты. Сразу было видно мастер своего дела. Такой барабанщик, который и марш бьет, и воду пьет, и табак нюхает,- все в такт.

– В бою при Бресте ядро прошибло у него барабан. Яков Васильевич ворвался к ляхам, выхватил у них барабан и ударил поход. Вот он каков! рассказывал, обернувшись к Столыпину, Суворов. - Ну, как польский барабан, хорош?

– Справен, батюшка Александр Васильич. Мертвого подымет!

– Так бей тревогу, Яков!

Кисляков не заставил себя ждать. Взмахнув палками, он истово ударил в барабан.

– Свой народ надо знать. Румянцев через десять лет узнал в Орле сторожа, который был рядовым в Кагульском бою. По имени его назвал, поцеловал, - кричал, нагибаясь к Ивашеву, Суворов.

"Вот те и чудак! Как бы не так!" - подумал Столыпин, едучи за Суворовым сзади.

Глава вторая

I

Замолчавший в своем углу подполковник Ивашев вдруг сладко захрапел.

"Умаялся-Петр Никифорович!"-улыбнулся Суворов.

Дорога была отвратительная - примерзшую осеннюю грязь едва прикрыл небольшой снежок. Дормез подскакивал, немилосердно тряс.

Александр Васильевич сидел с закрытыми глазами- глаза уже с год болели. Да и смотреть было не на что и некуда: стекла дормеза закрыли - на улице дул резкий ветер, за стеклами ночь, поля, снег.